— Да… — тотчасъ же сказала Матрена, какъ будто угадывая мои мысли. — Раньше Матрена въ Обчемъ Домѣ жила, на всю Духоборію Матрена всѣхъ была умнѣе, а теперь Матрена умомъ повихнулась.
Наружность ея не носила никакихъ признаковъ разстройства. Она была одѣта чисто, даже щеголевато; въ ея черныхъ волосахъ едва пробивалась сѣдина. Только въ глазахъ по временамъ вспыхивало безпокойное и вмѣстѣ безпомощное выраженіе; лицо Матрены тогда принимало испуганный видъ, и казалось, что она прислушивается къ чему-то невидимому, происходящему вдали.
Я опустился на пригорокъ у плетня.
— Ты знаешь наши дѣла? — заговорила Матрена, таинственно наклоняясь къ моему лицу. — Смущаетъ насъ антихристъ нашъ, прелестникъ окаянный, подмѣнный богъ…
Я открылъ ротъ, чтобы задать вопросъ, но Матрена не дала мнѣ сказать ни слова.
— …Васька Веригинъ! — крикнула она. — Подмѣнщикъ Петюшкинъ, вотъ онъ кто!.. Послушай, — повелительно продолжала она, — достань свою книгу. Я тебѣ буду говорить, а ты пиши:
«Нашъ руководитель, Петръ Веригинъ, онъ пребываетъ съ нами духомъ. Когда уѣзжалъ, то говорилъ: нынѣ отхожу отъ васъ тѣлесно, но буду съ вами духовно, ибо пришло мнѣ время пострадать за весь народъ».
— Знаешь, какъ въ псалмѣ поютъ, — прибавила Матрена, — въ первомъ изводѣ:
Псаломъ, приведенный Матреной, дѣйствительно, пользуется большою популярностью среди духоборскихъ пѣвцовъ. Слова его продолжаются такъ:
Я имѣлъ храбрость спросить Петра Веригина въ присутствіи толпы духоборовъ о значеніи этой пѣсни. Онъ замѣтно огорчился вопросомъ, но тотчасъ же объяснилъ, что этотъ псаломъ заимствованъ у скопцовъ и относится къ одному изъ скопческихъ бѣлыхъ голубей, попавшихъ въ узилище. Быть-можетъ, это объясненіе справедливо, но въ употребленіи духоборовъ этотъ псаломъ, конечно, имѣетъ спеціальное духоборское примѣненіе и составляетъ часть той миѳологіи, о которой я упоминалъ въ одномъ изъ предыдущихъ очерковъ.
— Когда отходилъ Петюшка, — продолжала Матрена, — наказывалъ намъ: «Кто хочетъ спастись, пусть самъ воскреснетъ и развиваетъ въ себѣ духъ. Когда придетъ время, тому явлюсь». И нынѣ является мнѣ, въ видѣ голубинѣ, — прибавила Матрена. — И тому, кто разумѣетъ, является теперь весь, какъ молодой мѣсяцъ… Какъ начали съ землей выходить смуты, — продолжала Матрена, — я написала бумагу и подала ее въ Оттаву, и Графу[3]
, и квакерамъ, и въ Англію. Пишу:«Довольно вамъ хвалиться и возвышаться своими правами и властями. Кто же выше Бога и Царя небеснаго? Богъ сотворилъ небо и украсилъ его всею небесною красотой, солнцемъ и лучами, луной и звѣздами, и сотворилъ всѣхъ живущихъ на землѣ, чтобы Его славить, и далъ свободу всѣмъ живущимъ и животнымъ. Высокъ нашъ Господь надъ всѣми языками, яко благъ и вовѣкъ милостивой. А потому Онъ благъ, что Онъ родился отъ богородицы, Лукерьи Калмыковой. Нашъ руководитель Петръ Васильевичъ Веригинъ, красота его — премудрость, чистота его плотская. По премудрости его и красотѣ и по плотской чистотѣ мы стремимся къ нему и чтимъ его. Богъ нашъ и царь нашъ. Составила Матрена Красикова».
Матрена остановилась, подняла лицо вверхъ и долгимъ взглядомъ посмотрѣла на небеса. Быть можетъ, она отыскивала тамъ «молодой мѣсяцъ» и «голубиный видъ» своего мистическаго бога.
— Неужели Лукерья Васильевна была богородица? — сказалъ я.
Мнѣ казалось какъ-то невѣроятно, чтобы въ этотъ ясный полдень даже повихнувшійся умъ могъ питать такія странныя мнѣнія.
— А какъ же! — отвѣтила Матрена тономъ непоколебимаго убѣжденія. — А по-твоему кто?.. Богородица и теперь есть, — продолжала она важно, — въявѣ между людьми ходитъ, да не хотятъ признать ее.
Она даже пріосанилась и посмотрѣла на меня такимъ хитрымъ и побѣдоноснымъ взглядомъ. Очевидно, она имѣла въ виду самое себя, какъ преемницу Лукерьи Калмыковой.