Том восьмой. На родинѣ

Бѣлыя стѣны удлинились, потолокъ ушелъ въ даль, какъ ярко освѣщенная дорога, лампа пылала, какъ солнце, и разливала кругомъ море бѣлаго свѣта. Свѣтъ былъ ярокъ и колючъ, какъ холодъ. Онъ пылалъ, какъ солнце, и обжигалъ, какъ морозъ. Николай Петровичъ чувствовалъ на себѣ его ледяные обжоги, и ему показалось, наконецъ, что вся душа его растаяла и наполнила пространство. Холодъ, свѣтъ, боль, одиночество — все смѣшалось и слилось въ одно.

* * *

— О-о!..

Собственный стонъ разбудилъ Николая Петровича. Онъ былъ въ забытьѣ, но новый припадокъ безжалостно вытянулъ его изъ-подъ темнаго покрова и бросилъ его тѣло на то же Прокрустово ложе.

— Больно! — простоналъ онъ громко. — Ой, больно!

Онъ опять сталъ виться по кровати и щелкать зубами отъ озноба и боли. Елена Алексѣевна уже была у его изголовья. Она тоже, повидимому, задремала, и въ глазахъ ея еще мелькала тѣнь неоконченнаго сновидѣнія.

— Морфія дай! — простоналъ больной. — Не могу больше!

Докторъ Зоненштраль два раза пускалъ больному морфій. Потомъ онъ оставилъ шприцъ Еленѣ Алексѣевнѣ, разрѣшивъ употреблять его въ экстренныхъ случаяхъ для успокоенія больного.

Елена Алексѣевна сходила въ сосѣднюю комнату и возвратилась со шприцомъ въ рукахъ. Отвернувъ больному рубаху, она захватила пальцами клокъ кожи на правомъ боку, обмыла его спиртомъ и, оттянувъ его въ сторону, приложила шприцъ.

Николай Петровичъ почувствовалъ, какъ тонкая игла, похожая на хоботъ стального насѣкомаго, вонзается въ его тѣло. Онъ ощущалъ даже, какъ движется поршень и столбикъ жидкости уходитъ куда-то внутрь. У него начало звенѣть въ ушахъ, бѣлая комната потеряла блескъ, даже кожа его тѣла, обожженная компрессами и потертая постелью, утратила чувство напряженія, растягивавшее ее, какъ оболочку на барабанѣ. Холодъ компрессовъ и тяжесть въ груди не то чтобы исчезли, а какъ-то показались ему незаслуживающими вниманія. Онъ весь какъ будто сталъ тоньше и легче прежняго… Онъ ощутилъ странное матеріальное раздвоеніе, какъ будто прежнее больное тѣло сдвинулось прочь, какъ оболочка, и новое, освобожденное, поплыло впередъ по тусклымъ и мягкимъ волнамъ, упругимъ, какъ удобныя подушки, и окутаннымъ въ пасмурный покровъ забвенія. Это былъ, наконецъ, сонъ, къ которому онъ стремился уйти изъ-подъ ига сокрушавшей его боли.

* * *

«Бухъ, бухъ, бухъ»! Звуки набата раздаются все чаще и тревожнѣе. Дверь, башни крѣпко заперта, но людская толпа, огромная, какъ море, ожесточенно напираетъ снаружи. Тамъ цѣлая бездна ярости, гнѣвныхъ и разнузданныхъ криковъ.

— «Бухъ, бухъ, бухъ»! — гудитъ колоколъ.

— Вышату, Вышату! — раздается такой же хриплый и отрывистый ревъ тысячи человѣческихъ грудей.

— Рахманнаго, Рахманнаго, Рахманнаго! — внезапно отвѣчаетъ ему переборъ тонкихъ голосовъ, яростныхъ и острыхъ, какъ осколки битаго стекла.

Кругомъ темно, какъ въ пещерѣ, узкая витая лѣстница уходитъ круто внизъ. На площадкѣ толпятся люди съ ножами и кистенями въ рукахъ, готовые выдержать послѣдній приступъ. Николай Петровичъ тоже тутъ. Онъ стоитъ у стѣны. Ему слышно тяжелое дыханіе сосѣдей. Онъ чувствуетъ, какъ переступаетъ съ ноги на ногу огромный мужикъ, котораго оттѣснили къ самымъ ступенькамъ.

— «Бухъ, бухъ, бухъ!» — гудитъ колоколъ, или это толпа ломаетъ дверь.

— Вышату, Вышату! — неудержимо реветъ площадь.

Гдѣ-то далеко слѣва выплываетъ на минуту тотъ же дробный переборъ: «Рахманнаго, Рахманнаго», но тотчасъ же тонетъ въ общемъ хаосѣ.

— Съ раската ихъ, съ раската! — реветъ толпа!

Раскатъ — это та самая площадка, гдѣ стоитъ Николай Петровичъ въ группѣ защитниковъ башни. На лѣвой сторонѣ ея широкій пролетъ. Отсюда послѣ каждой свалки побѣдители безцеремонно сбрасываютъ внизъ побѣжденныхъ, убитыхъ, раненыхъ, всякаго, кто подвернется подъ руку.

— «Бухъ, бухъ, бухъ!» — это колоколъ гудитъ, или толпа ломаетъ дверь. — Съ раската ихъ!

Освирѣпѣвшая людская волна хлынула вверхъ по лѣстницѣ, какъ потокъ черезъ плотину. Боже, какія ужасныя лица! Глаза готовые выскочить изъ орбитъ, потныя щеки, рыжіе усы, ощетинившіеся какъ у кота.

Въ сердцѣ Николая Петровича тоже просыпается ярость, и онъ крѣпко стискиваетъ какой-то обломокъ дерева. Но кто же эти противники? Это не новгородскіе вѣчники. На нихъ темныя куртки. Ихъ ноги въ соломенныхъ сандаліяхъ. Въ ихъ рукахъ длинныя ружья.

Ряды защитниковъ порѣдѣли. Ихъ пятнадцать или двадцать человѣкъ. Все молодыя, безусыя лица, круглыя, наивныя, испуганныя.

— «Бухъ, бухъ, бухъ!» — раздается снизу. Это они доламываютъ баррикаду передъ дверью.

— Прикладами ихъ!.. — Передній поднимаетъ ружье и поворачиваетъ его прикладомъ вверхъ.

Николай Петровичъ бросается впередъ и хватаетъ его за горло, но нѣсколько человѣкъ схватываютъ его за руки и за ноги и начинаютъ раскачивать надъ перилами лѣстницы.