Прежде всего бросается в глаза голова с большими кожистыми или покрытыми только редкими волосами ушами, с большими же живыми и кроткими глазами, широкими ноздрями и необыкновенно длинными усами. 〈…〉 Передние ноги имеют 4 пальца с острыми когтями и недоразвитый большой палец с ногтем. Задние ноги в 6 раз длиннее передних, трехпалые… средний палец несколько длиннее боковых… 〈…〉 Мягкая, шелковистая шерсть – темно-песочного цвета, внизу – белого. Самый обыкновенный вид – египетский тушканчик
– Вода, вода… Только о ней и говорим, черт ее возьми. Надо бы немного вздремнуть, – сказал Новицкий. – Жутко хочется пить.
Томек с тревогой глянул на него. Сам-то он чувствовал себя вполне сносно. Патрик, сосредоточенный на своей роли проводника, тоже выглядел бодро. Новицкий же явно страдал. Его могучее тело потело вдвойне, вдвойне же и подвергалось воздействию солнечного жара. Томек решил выделить ему дополнительный глоток воды.
Моряк наклонил гурту. В ту же минуту послышалось хлопанье крыльями. Над ними пролетела стая рябков.
– Птицы тоже показывают дорогу на юг, – сказал Томек. – Останьтесь здесь и ждите меня.
Новицкий был в состоянии отупения и лишь кивнул в ответ, понемногу погружаясь в сон. Патрик захотел пойти вместе с Томеком. Оба направились по руслу вади и летящих птиц. Высохшее русло оказалось единственным в поле видимости. Становилось все светлее, вскоре из-за горизонта вынырнуло солнце, температура сразу повысилась на несколько градусов. Через полчаса они дошли до поворота русла. Местность здесь явно понижалась, вновь поднимаясь лишь за поворотом.
– Дядя, – произнес Патрик, – тут должна быть вода.
– Тихо. – Томек схватил его за руку. – Тихо!
С минуту он вслушивался.
– Ты ничего не слышишь, Патрик?
Мальчик отрицательно покачал головой.
– Будто комар пищит…
На этот раз звуки были совершенно отчетливыми. Над их головами неведомо откуда появился целый рой этих насекомых.
– Э-ге-ге, парнишка! Давно я не слышал такой прелестной музыки! – воскликнул Томек.
– Это вода, она должна, должна где-то здесь быть! – радостно подхватил Патрик. – Идем!
Томек поспешил за ним. Мальчик спустился на самое дно русла, вытянул перед собой руки, словно пробуя что-то на ощупь.
– Здесь! Здесь! – закричал он, показывая на чахлую, пожухлую растительность в глубине крутого изгиба обрывистого берега. Песок во многих местах был довольно глубоко раскопан. Когда они подошли ближе, из одной ямки вылетело несколько рябков.
– И они ищут воду, – догадался Томек. – Просто не верится, что птицы могли вырыть такие глубокие ямы.
Путники принялись углублять воронку, но давалось им это с трудом. В горле першило, донимал зной. К счастью, крутой берег заслонял от солнца, даруя желанную тень. Но тут с востока подул довольно сильный ветер. Он не только сводил на нет результаты их труда, засыпая прорытую с таким трудом яму, но и поднимал клубы пустынной пыли, вызывая сухой туман, настолько густой, что Томек с Патриком едва различали друг друга. Только через несколько часов они добрались до влажного, прохладного песка.
Увы, но вода присутствовала лишь в таком виде. Видимо, она залегала намного глубже, потребовалось бы копать несколько дней. Оба стащили с себя рубашки и майки и вместе с носовыми платками зарыли их в мокром песке, прижав камнями. Несколько часов спустя отрыли одежду и таким образом утолили жажду и даже пополнили гурту. Они решили провести здесь ночь. Томек оставил Патрика, чтобы он продолжил собирать драгоценную жидкость, а сам вернулся к Новицкому.
Юноша застал друга у камней, спящего. Новицкий выглядел очень плохо. Горячий лоб, опухшее лицо, покрасневшие глаза, тени под ними. Тем не менее, проснувшись, он не потерял задора истинного варшавянина.
– Ах ты, сто бочек пересоленной селедки, – тут же придумал моряк подходящую к их нынешнему положению прибаутку. – Ну как? Нашли воду?
– В общем, да. В получасе ходьбы отсюда.
– Все кости у меня ноют, братишка, – пожаловался Новицкий. – Но ради этой чудесной влаги готов с тобой пойти хоть на край света. Не удивлюсь, если она покажется мне вкуснее ямайского рома.
Старался пошутить и Томек:
– Никогда еще не слышал такой печали в твоем голосе, Тадек.