Томек в стране фараонов

– Я сейчас человек голодный и мучимый жаждой, – ответил моряк. – Только вечером, в холодке, глоток рома оказался бы как нельзя кстати. Согрел бы душу, разогнал бы кровушку, да и кости бы не так болели.

С трудом поднявшись с песка, он потянулся, застонал от боли и пошел за Томеком.

– Эх, дождичек бы сейчас, – вздохнул Новицкий.

– Выше голову! Воду мы нашли, не так много, но пока что хватит. Говорят, что в пустыне больше людей утонуло, чем умерло от жажды. Здесь уж если идет дождь, хоть редко и недолго, зато это настоящий ливень. Русла и впадины моментально заполняются водой и превращаются в бурные реки, которые сметают все живое на пути.

Томек старался держаться бодро и уверенно, но его крайне беспокоил вид моряка. «Эти покрасневшие глаза… – думал он. – В них боль и лихорадка. Что будет, если Новицкий совсем расклеится? Что будет, если потеряет зрение?»

Они достигли поворота, где Патрик старательно собирал воду и уже почти наполнил гурту. Он подал ее Новицкому, тот откинул голову назад и выпил сразу с литр.

– Тьфу, – сплюнул он. – Ужасная.

Вода имела гнилостный вкус, к тому же отдавала горькими травами. Несмотря на это, моряк через минуту добавил:

– Но какая же вкусная!

Все трое рассмеялись.

Ночь они провели то в дремоте, то снова просыпаясь. Ранним утром Томека и Новицкого разбудили крики Патрика:

– Дядя! Это… это… город! Я вижу! Город!

Сорвавшись с места, они подбежали к нему.

И действительно, вдали виднелись стены, дома, мечети, даже, казалось, замечалось какое-то движение. От легкого ветра колыхались чудесные кроны финиковых пальм.

– Как близко! – радовался Патрик. – Ура, мы спасены!

Мираж, однако, длился лишь несколько минут, потом изображение начало подрагивать, расплываться, а вскоре и совсем исчезло. Патрик заплакал.

– Это называется фата-моргана, – тихим голосом объяснил Томек, гладя мальчика по голове. – Очень редкое явление, оно появляется утром либо вечером. Из-за разреженности воздуха бывают видны местности, находящиеся на расстоянии ста километров. Жители пустыни называют миражи «перевернутой страной».

В плаче Патрика чувствовалась вся тревога, которую мальчик испытывал уже несколько дней. Это было внезапное горькое разочарование, хотя сам он того и не ведал. Мужчины позволили ему выплакаться, потом Новицкий взял его за руку.

– Хватит, братишка! Достаточно. – И пока мальчик тщетно пытался успокоиться, добавил: – Ты же храбрый ирландец. Что бы сейчас сказали отец и дедушка?

Патрик улыбнулся сквозь слезы:

– Все в порядке. Я знаю, что ты, дядя Тед, мне как дедушка, а дядя Том – как отец. Надо быть храбрым!

Новицкий с Томеком обменялись улыбками.

– Ну что ж, братишка, – произнес моряк, – двигайся.

В тот день они на собственной шкуре убедились, что может сделать с человеком пустыня. Томек настаивал на том, чтобы пройти как можно больше. Он ничего не говорил, но видел, что с Новицким что-то не в порядке. Моряк старался держаться молодцом, не подавать вида, но шел практически вслепую, с закрытыми глазами, пытаясь хоть чуточку защитить их от пыли и солнца.

Раскаленный воздух легонько подрагивал, создавая необыкновенные, фантастические оптические иллюзии. Несущаяся куда-то далеко-далеко пыль пустыни ощущалась пылающим костром, взлетала подобно змею, вращалась, опадала. Солнечные лучи преломлялись так, что предметы отражались, как в зеркале воды, создавая образы озер или луж. Отдыхая в уютной тени, Новицкий высказался с редкой для него серьезностью:

– Шальная она, пустыня. Видишь воду, идешь к ней, а это море песка. Пусть я превращусь в кита, но это дьявольские штучки.

– Бахр эш-шайтан, – шепнул Томек.

– Что ты там толкуешь, братишка?

– Это по-арабски, – прохрипел Томек. – И значит «море дьявола». Местные так это называют.

– С каких это пор ты знаешь арабский?

– Только парочку занятных словечек.

Дальше путники шли, уже привыкнув к пустынным миражам. То, что издали казалось возвышенностью, вблизи оказывалось лишь довольно крупным камнем. Клочки травы представлялись густым лесом, небольшие возвышенности вырастали до небес. Тем, что они не заблудились, друзья были обязаны железной последовательности Томека и прямо-таки необъяснимой наблюдательности Патрика, который научился безошибочно отличать характерные природные явления от миражей.

Новицкий слабел. Он сам это чувствовал, и его охватывал ужас. Он страшился не столько смерти, сколько хлопот, которые доставит Томеку, к тому же несшему ответственность за ребенка. Глаза у него слезились и, кажется, начинали гноиться. Ему вспомнились десятки встреченных в этой стране слепых. «В Египте на двоих египтян приходится по три глаза» – так здесь говорили. И его мучила страшная жажда, мысли о воде стали навязчивой идеей. Временами ему мерещилось, что он сидит в яме, полной воды, и пьет, пьет, пьет без конца; что блаженно плавает в пресноводном прозрачном озере. Томек давал ему пить вдвое чаще, чем себе или Патрику, но раза два приходилось чуть ли не силой отнимать у него гурту. Моряка преследовали галлюцинации, временами он бредил в лихорадке.