Томминокеры

Сплетники из парикмахерской (а в мире не существует людей, способных более ловко обвенчать похоть с логикой, нежели эти бездельники, что пускают газы сквозь ивовые прутья кресел, сворачивая себе самокрутки или отправляя комки пережеванного табака в плевательницы) также обратили внимание на то, как много юных прелестниц в этом году отправились «навестить родню» – кто в Нью-Хэмпшир, а кто и в сам Массачусетс. Да и немало замужних дам разродились между январем и мартом. Что же касается их – кто ж теперь скажет наверняка? Зато сплетники точно знали, что произошло двадцать девятого марта после того, как Фейт Кларендон произвела на свет розовощекого бутуза весом аж в восемь фунтов. Промозглый северный ветер грохотал черепицей на крыше дома, бросая пригоршнями последний весенний снег. Кора Симард, повитуха, клевала носом у печки, дожидаясь своего мужа Ирвина: тот как раз пробирался сквозь бурю, чтобы забрать супругу домой. На глазах у жены Пол Кларендон приблизился к колыбельке, расположенной в самом теплом углу кухни, и простоял над ней целый час. По страшной ошибке Кора приняла его застывшую позу за проявление изумленной нежности. Понемногу ее сморила дрема; а когда женщина вновь открыла глаза, в руке у Пола уже сверкала опасная бритва. Он поднял новорожденного за густые иссиня-черные волосы – Кора даже вскрикнуть не успела – и глубоко полоснул по детской шее. Потом вышел из комнаты, не говоря ни слова, и через миг из спальни послышались булькающие звуки. Когда перепуганный до полусмерти Ирвин Симард нашел в себе силы войти в спальню Кларендонов, супруги лежали на постели, держась за руки. Кол перерезал горло жене, пристроился рядом и, сцепившись с ней пальцами, рассек свое собственное. Это произошло через два дня после переименования.

4

Преподобный мистер Хартли категорически возражал против названия, предложенного человеком, который оказался в итоге вором, развратником, лжепророком и вообще змеей, пригретой городом на гостеприимной груди. Он так и заявил с кафедры и, заметив одобрительные кивки прихожан, испытал несвойственное ему мрачное злорадство. Двадцать седьмого марта 1901 года мистер Хартли появился на городском собрании в полной уверенности, что статью номер четырнадцать самым решительным образом все отвергнут. Его даже не смутила краткость обсуждения между прочтением текста статьи и лаконичным вопросом главы депутатов Лютера Руваля:

– Что скажете, горожане?

Будь у мистера Хартли хотя бы малейшее подозрение, что все вот так обернется, – он произнес бы страстную, даже гневную речь – возможно, в первый и последний раз в своей жизни. Но у него действительно не было ни малейшего подозрения.

– Кто согласен, пусть скажет: «За», – предложил Лютер Руваль.

И от единодушного, чуть ли не исступленного «За!» содрогнулись стропила крыши. Хартли точно в живот ударили. Он стал потрясенно озираться вокруг, понимая, что навсегда упустил нужный момент. Это мощное «За!» настолько застало его врасплох, что преподобный даже не успел разглядеть, кто из его общины восстал против собственного пастыря, поддержав неугодное тому решение.

– Подождите, – возразил он придушенным голосом, которого никто не услышал.

– Кто против?

Несколько разрозненных голосов. Хартли хотел было яростно выкрикнуть, но едва сумел выдавить из себя что-то нечленораздельное.

– Принято, – заключил Лютер Руваль. – Переходим к статье пятнадцатой.

Преподобному вдруг стало жарко, невероятно жарко. Опасаясь в любую минуту лишиться сознания, он начал пробираться к выходу сквозь толпу мужчин в красно-черных клетчатых рубашках и замусоленных фланелевых брюках, сквозь тучи едкого дыма от маисовых трубок и дешевых сигар. Теперь мистер Хартли боялся, что перед обмороком его еще и стошнит. Неделю спустя он будет по-прежнему не в состоянии оценить глубину пережитого потрясения, настолько велик оказался ужас. Даже через год он все еще будет не в состоянии понять, что он тогда чувствовал.

Остановившись на верхней ступеньке лестницы, он мертвой хваткой вцепился в перила и принялся жадно глотать холодный воздух. Перед глазами его раскинулись поля, покрытые тающим мартовским снегом. Кое-где тот изрядно потемнел и размок, обнажив участки бурой земли, напоминающие (как подумал Хартли, опять же с несвойственной ему циничностью) пятна дерьма на подоле ночной рубахи. И тут впервые в жизни преподобный горько позавидовал Бредли Колсону – или Кудеру, если историки города были правы. Тот удрал отсюда, из Илиона… о, пардон, из Хейвена… и Дональду Хартли безумно хотелось поступить точно так же. Ну почему они это сделали? Ведь все уже знали, что это за человек, точно знали! Тогда зачем же…

Ему на спину легла чья-то сильная теплая ладонь. Обернувшись, Хартли увидел своего доброго друга Фреда Перри. На его простом, немного вытянутом лице отражались испуг и беспокойство, так что преподобный сам не заметил, как растянул губы в вежливой улыбке.

– Что с тобой, Дон? – спросил Фред.

– Все нормально. Голова что-то закружилась. Это все из-за голосования. Не ожидал я такого исхода.

– Я тоже, – ответил Перри.