Тонкая зелёная линия

Было тихо-тихо. Где-то очень высоко над головой еле-еле слышно трубили серебристые ангелы. Заслезились глаза. Всего изнутри колотило. Стоять было как-то глупо. Алёшка грузно, неуклюже сел прямо на скрипучий сухой наст, потом перевесил автомат на грудь, лёг на спину, упёрся галошами в снег и улетел серо-голубыми глазами в синее-синее небо. Тёплый тулуп и «абрамовские» валенки были лучше всяких грелок, шапка держала затылок, будто мамина ладонь. Постепенно его разморило на солнышке, он подуспокоился, вернее, новость стала привычной.

«Что, Алёшка, допрыгался? Вот тебе и “Баба Лина” и “Бопа Лула”. Прыгал-прыгал, учился-учился и доучился. И что выбрать? Как жить, каким жить? Вот что они скажут? Что скажет Князев? Ну, если узнает? Ведь ничего не скажет. Промолчит. Или вежливо пожелает “всего наилучшего на новом поприще”. Он умеет – одним коротким взглядом. Отец, мама, папа Вася, мама Тася. Они как посмотрят? Переродиться? Ради чего? Взять и другим человеком к ним явиться – серьёзным, солидным. “Поймите”. Поймут?

Волкодавить, брать за горло или оленем вперёд бежать, надеясь добежать туда, где фиолетовая высота? Горло волкодавам подставлять? Или самому летать… Туда – в фиолетовое небо, как в энциклопедии, помнишь? Игрушечный красный самолётик: “11 000 м, высота полётов авиации”. Ещё выше – маленькая серебристая капелька стратостата, оторвавшегося от Земли в космос. Полярные сияния. В руках шелестит папиросная бумага, чудесным образом не вырезанная на цигарки предыдущими поколениями школяров, библиотекарша Зинаида Захаровна смотрит внимательно – книга дорогая. А руки в цыпках, с обгрызенными ногтями книгу держат и дрожат – такие слова, как колдовство: тропосфера, стратосфера, мезосфера, ионосфера…

Вены, голубые жилки на животе – там ребёнок. Вот где колдовство – как ребёнок зарождается. Жизнь. В Зосе – ребёнок. По глазам – наискось – кульманы, белые листы ватмана, осевые линии и косая штриховка металла. Разрезы. Живот тоже режут. Могут резать. Что с температурными мостами делать? Не хватает, ох, как не хватает нормального уплотнителя, чтобы держал водородные и гелиевые температуры. Бум! Это коленка. Бамс!! Смеётся Зося – это попа ребёнка. Девочка? Или мальчик? Зося-Зося, как же ты смотреть на меня будешь, да, знаю, всё понимаю, всё примешь, но.

На самом деле, что же думать? О чём? Как это – всю жизнь доверять и клясться – всей молодостью, что горы сверну, сделаю всё, о чём мечтаем, мечтали, а тут – бац! – “Вы нужны не просто Родине. Вы нужны Партии”. Справедливость. Какая она – справедливость? Подбирать слова? Думать, что говоришь, вместо того, что говорить то, что думаешь. Так? Дальше-то что? Или здесь? Здесь оставаться? Остаться? Нет, серьёзно, остаться? А что, здесь тоже люди живут. И хорошие люди. Вон их сколько. Живёт же Гурьев. Ну да, один, но какой дядька! Настоящий. Честный, замечательный, слишком честный. Да… Или вот Марчук. Преданно, восторженно, по-другому не скажешь, любит жену. А ведь контуженный с войны, виду только не показывает, болит ему ежечасно – Красный шепнул. А на Фибролите – разве не такие же люди живут, как в Залесске? Да всё то же самое. Или махнуть после демобилизации, удрать? Ведь не выпустят. Всё равно догонят. Ох, не знаю.

Вот только. Мечта. Мечта, будь она неладна, это же как честное слово – ведь поклялся себе, что сделаю, что будет всё хорошо, с Криштулом договорились – запустим мы красавицу к Луне, сделаем же. Сколько сил положено! Это же на разрыв души, до вскипания мозга – как же Сова колени Преображенской целовал, а ведь взрослые люди, но на него не смотрели, знали, что не заложит…

Коленки… Коленки – это здорово. У Преображенской круглые коленки. У Воробейкиной? Не знаю. Наверное. У Томы? Не помню. Как так? Уже забыл. Это же семь лет. Ну да, седьмой год. Ни слуху ни духу. Наверное, круглые. Забыл. Не целовал же. Лучше всех запоминаешь целованные коленки – или недоцелованные. Глаза карие. Глаза голубые. Как небо, где ангелы трубят. Разноцветные – Зосины».

Солнце светит алым сквозь закрытые веки. Жёлто-синие радужные вспышки прямо в горящий мозг. Геометрические узоры. Чуть двинуть зрачком, чуть подумать – своя картина сумасшествия, случайная и предопределённая. Психика такая. Фосфены. В «Науке и жизни» статья была. Мозг так устроен. Легче в космос заглянуть, чем в мозг. Легче других учить, чем себя понять. Легче в бой послать, чем самому себе – один на один, когда никто не видит, не слышит, не знает – правду сказать. Ещё бы! В себя заглядывать – это как в пропасть падать. Это такой страх, что преодолеть могут только подлецы, фанатики, сумасшедшие или влюблённые. Этим особенно некогда… Открыть глаза – всё вокруг становится зелёным-зелёным – как в детстве. Бирюзовое небо, морские волны сугробов, зелень ветвей и сладко шепчущий на ветру малахит леса. Всё светится изумрудными радугами – от чёрно-синего провала неба до салатово-лимонного ветра, облизывающего щёки.