Топографический кретин

Он научился с видом знатока пинать ступицу, рассуждать о преимуществах переднего привода и двойного распредвала, отличать пыльник от сальника (впрочем, это не точно) и многозначительно надавливать на крылья, проверяя состояние амортизаторов. Он осознал опасности слепой зоны и параллельной парковки. Ему очень нравилось французское слово «лонжерон» и загадочное сочетание «развал схождения»: был в нём какой-то невысказанный драматизм, какое-то неразрешимое внутреннее противоречие. Но больше всего — выражение «угол атаки», которое, как выяснилось, применяется не только к самолётам, но и к автомобилям тоже, когда они на скорости входят в крутой поворот…

Но в этот ноябрьский вечер мысли Якова были заняты совсем не лонжеронами. Стояли мрачные дождливые сумерки, дорога по владивостокскому обычаю не освещалась и била по глазам влажными встречными отблесками, да ещё шла по трамвайным путям, а на мокрых рельсах развал схождения очень просто превращается в развал скольжения, и угол атаки легко оборачивается горизонтальным штопором, особенно когда за рулём такой чайник как он.

Иллюзий насчёт своего водительского мастерства Яков пока не питал, особенно после того как на прошлой неделе на совершенно пустой стоянке умудрился приласкать задним крылом одинокий фонарный столб. К тому же хорошо знал незлобивую местную присказку о том, что пешехода в тёмное время суток лучше всего видно на капоте. Потому-то и пил на дне рождения Славика исключительно сок и был теперь не только непростительно трезв, но еще и ужасно осторожен. Как учили в автошколе, внимательно следил за тем, что происходит на проезжей части и — на случай возникновения потенциально аварийной ситуации — по сторонам, не забывая и о зеркалах.

Вот справа уплыло за корму витиеватое здание ГУМа, построенное ещё до революции немецкими торговыми людьми, непонятно на что надеявшимися. Вот слева, через дорогу, открылось огромное, непроглядное в дождливом мареве пространство центральной площади с расплывающимися в мокром воздухе огнями пришвартованных за ней кораблей.

Спереди и сбоку устремился в серое небо Зуб мудрости, он же Белый дом, он же бывший крайком КПСС, он же нынешняя краевая администрация.

Прямо по курсу в судорожном движении дворников по стеклу замельтешила неоном вывеска ресторана «Арагви»; справа по ходу — огни «Изумрудной лампады» и «Сапфирной бороды»; напротив их общего подъезда, через широкий тротуар, — трамвайная остановка. Вот же бедолаги, пожалел он терпеливо ждущих под дождём, и тут неуверенный свет фар выхватил из водяных брызг две светлые вертикальные полоски.

Ноги?

Она даже колготок не надела в такую погоду, а брюки для неё никогда и не существовали: мини было изобретено специально для Аньки.

Скорость, как и видимость, стремилась к нулю, так что притормозить, несмотря на скользкую дорогу, оказалось несложно. Промокшие и продрогшие, Ноги без долгих уговоров забрались внутрь, осмотрелись, подумали: «Видали мы тачки и покруче, да только холодно, сойдет и эта», сказали спасибо.

— Не за что, Аня. Тебе куда?

— А мы знакомы?

— В одностороннем порядке.

— Что?

— Да нет, ничего. Так куда?

— На Окатовую.

Ноги внимательно посмотрели на Якова и в первый раз улыбнулись. Улыбка, обрамлённая намокшими и оттого очень пикантно прилипшими к шее светлыми волосами, вышла до скрипа зубов сексапильной и в то же время немножечко виноватой. И было от чего: при упоминании Окатовой даже мыс Чуркина, на котором жила подзабытая уже Ля-Ля, казался Знаменкой в сравнении с Южным Бутовым.

Теперь понятно, почему Анька в такую погоду торчит на трамвайной остановке: за поездку в эту жопу мира любой таксист запросит столько, что даже ей, с её способностями, чаевые копить месяц придётся.

С одной стороны, дальний путь был Якову на руку: можно поговорить, придать знакомству хотя бы видимость взаимности. С другой стороны, какие разговоры в этой вязкой темноте — не ты куда-нибудь впилишься, так кто-нибудь в тебя. Да и бензин в дефиците, туда-сюда сгоняешь — и полбака тю-тю, торчи потом часами в очередях. В общем, ехать на Окатовую не хотелось. Захотелось, если честно, только одного — запустить руку под эту специально для неё изобретённую плиссированную юбочку цвета простокваши…

— А у нас на работе бёздник отмечают, — сказал он.

— Да? А где ты работаешь?

— А тут рядышком. За углом буквально. На радио.

— На радио, правда?

После вечеринки Ноги неожиданно легко согласились заехать к приятелю неподалёку, у которого в тот вечер — как, впрочем, и во всякий другой — собрался кружок любителей всего и помногу.

Яков, галантно замерев в дверях, пропустил Ноги вперед. Качнув уже просохшими сочно-медовыми волосами жирную лампочку, низко повесившуюся на тощем проводе, Анька одарила встречающих всё той же членодробительной улыбкой, только теперь уже без привкуса вины. В последний раз в этой прихожей, загромождённой пуховиками и ботинками, так светло было года два с половиной назад, когда блёклая сорокаваттка ещё не была до такой степени засижена мухами и распространяла вокруг себя хоть какое-то подобие электрического сияния.