Тополь

Он умолк, и я оставил тишину нетронутой. Сказ о несчастном кузнеце и его семье воплотился в крепкий настой воспоминаний для харчевника и размышлений для слушателя-чтеца. Эйнин, как и Амифон, тяжело переживал утрату жены. Вполне возможно, «сочувствующие» соседи довели его до того, что он считал себя причиной ее смерти, ведь люди Кимра редко упускают случай протянуть несчастному камень вместо хлеба. Если принимать повествование трактирщика за чистую монету, кузнец был виновен в кончине супруги куда как менее крестьянина, но для сорняков клеветы почва всегда благодатна, а, значит, мнимая вина легко становится виной несомненной. Я размышлял об их детях: о суровой опеке над Майди, зажатой под железной пятой отца, и об отсутствии всякой опеки над Аифом и Айлир, блуждающими между безразличными наглухо запертыми сердцами. Я размышлял о них самих, и мне казалось, что озлобленного, но крепкого духом Амифона, продолжающего держать в узде хозяйство, и отчаявшегося нищего Эйнина роднило не просто схожее горе, но страх и пустота, вырывавшиеся из него гадким стеблем. Страх и пустота, словно челюсти вечно голодного дворового пса, каждодневно отгладывающие от их жизней по кусочку…

– Проклятье! Травник! – рявкнул вдруг Конан, выдергивая меня из дум. Бородач держал в руках бархатный кошель.

– Полагаю, что все же лучше было бы вернуть его хозяину, – ответил я, следуя за мыслями харчевника. – Тебе это делать, пожалуй, не стоит, ведь люди наслышаны о твоей дружбе с Эйнином. А вот я напротив личность хоть и подозрительная, но неизвестная. Травник знает Аифа?

– В том-то и штука, что навряд ли. И зачем он его обчистил, ума не приложу?

– В этом случае есть надежда, что он плохо помнит его лицо, – продолжил я. – Что ж, я придумаю, как представить дело, не навлекая подозрений на твоего подопечного.

– Постарайся. Ты найдешь его дом на углу Портняжной и Скорняцкой улицы. Осторожнее, чтец: травник этот – та еще шельма.

– Ведающий травами и об отравах проведает.

– Ха! Крепко сказано. Странный ты парень для чтеца, чтец. Почему ты покрываешь вора и даже собираешься лгать ради него? Неужели, действительно, думаешь, что Аиф отплатит сторицей?

– Я проявляю милосердие, Конан, порой оно перевешивает закон и впоследствии способно более окупить себя. А почему ты веришь, что я тот, кем назвался? Быть может, я на самом деле из Управы, и ночевать тебе доведется уже не в харчевне.

– Не-е-т, – рассмеялся Конан. – На то я и трактирщик, чтоб уметь читать по лицам. С Управой ты явно не в близких, в тебе даже есть что-то… – он на мгновение замешкался – обратное управскому. По крайней мере, если я ошибся, значит, ты – первый среди притворщиков, и мне будет не так обидно стучать зубами в подвалах.

Я убрал травникову мошну в котомку. Мы поднялись.

– Что все же стократ приятнее серки, – закинул я удочку, припомнив занимавший меня предмет беседы.

Лицо харчевника вмиг помрачнело.

– Я не знаю о серке ничего кроме слухов, чтец, как и все простые горожане, что же до лекарей, то…

Зал за дверцей не дал ему договорить, оборвав буйным грохотом. По-видимому, пьяная ссора, разворачивающаяся там уже несколько горстей, перешла боевой рубеж. Конан торопливо пробасил:

– Извини, брат, дела. Жена у меня в отлучке, вот и приходится самолично гонять этих гнид. Рад был познакомиться. Как разберешься с травником и ратушей, заскакивай.

Трактирщик решительно выдавил дверцу и, пыхтя, ринулся к бузатерам, уже успевшим завязать кровопролитное сражение. Я вышел вслед за Конаном, но не стал торопиться с уходом. Несмотря на очевидную телесную мощь харчевника, ему противостояло четверо рож не самого робкого десятка. Над моим левым ухом просвистела горловина сосуда. Через мгновение вслед за нею отправился и метатель. Конан развеял мои опасения, словно струйку пара. Он переправил к выходу еще одного нарушителя спокойствия, сорвал с пояса третьего кошель и, уточнив у схоронившейся за печью служанки, сколько уплачено за попитое и побитое, вытащил из мешочка пригоршню монет, бросив затем оставшееся уползавшему владельцу.

Противники, а теперь товарищи по несчастью в лице бородатого хозяина харчевни, с руганью и плевками освободили помещение. Не задерживался более и я.

Улицу щедро поливали золотистые солнечные лучи, что заставило бы горожан распахнуть плащи, если бы не вернувшийся неутомимый морской ветерок, раскачивавший надо мной вывеску с блюдом и кубком. Город окончательно завертелся. Мимо бодро сновали тележки, гарцевали лошади, скользили тюки, проплывали кувшины. Я вновь заслышал колокол с башни и выяснил, что сожёг не меньше свечи с Конаном и Аифом. Таким образом, я уже порядком опаздывал в главное городское здание, но откладывать утешение обкраденного был не вправе.