Тополь цветет: Повести и рассказы

И Колдунов облек в слова то, что нутром чувствовал Степан, старался постичь последние годы. Задумчиво глядя на дорогу, Колдунов размышлял вслух, может быть впервые для себя формулируя мысли о том, что с разрушением старой деревни уходят старые народные традиции. Они уходят со старшим поколением, хранившим в себе ее духовные ценности. Как селится деревня, как складываются отношения в ней, как складывались отношения к земле, к природе, скотине, зверью… как это было все взаимосвязано… каждый холм, горушка, лес, опушка, всякое место — все названо, обжито, пронизано любовью человеческой…

Новому поколению, на молодые плечи которого свалилось огромнейшее хозяйство, огромнейшие экономические задачи, некогда думать о тех взаимосвязях. Жизнь настолько нова и огромна, настолько оснащена машинами, заслонившими зачастую прежние связи с землей.

— Словом, многое, многое исчезает. И что делать, чтобы этого не случилось, что? Поздно будет, поздно, когда много лет спустя спохватятся…

— А чего? Самые хорошие деревни надо оставить и жителей их сделать вроде смотрителей, сторожей, — убежденно сказал Степан.

— Ты, конечно, человек практический, но… утопист! Ведь для тебя твоя деревня хороша, а для другого — его.

— Ну уж нет, можно такого арбитра найтить. Ну, чтобы как частный случай.

— Арбитры-то — они тоже разными бывают, — усмехнулся Колдунов и даже поскреб ежик, облепивший большую круглую голову.

— Ну вот, ты скажи, зачем же мы сейчас стараемся, дома в Сапунове строим — тебе, например? Уж сразу бы и селили в Центральной усадьбе.

— Мне-то?..

— А еще я хотел тебе давно сказать, ну, поговорить, — снова сказал Степан, следуя внезапно возникшему чувству, с полным убеждением, что возникло оно раньше: — Ты про Юрку моего знаешь?..

— А что именно? Я много про него знаю.

— Да насчет Алевтины…

— Грачевой, что ли?..

По тому, как он сказал это с растяжкой, Степан понял, что Колдунов знал, но не очень верил или не хотел его расстраивать. Первый раз возникло у него желание поделиться душевной скорбью.

— Да я все уже прознал, уверился — все так, Афанасич! — сказал он с неловким смешком.

— Сколько я помню, да и по рассказам сам знаешь — всегда парни лазили к вдовушкам или солдаткам…

— Не-е, тут уж не «вдовушка», а форменная вдова… Да в наших староверских деревнях такого и заведения не было. Бабы заели бы. А ведь тут такое дело — никто ничего…

— Ну, считай, тоже знамением времени, — засмеялся Колдунов. — Да чего? Книжки-то читаешь? Сколько таких случаев в истории было? И все хорошие мужики попадались: Руссо, Бальзак, Есенин… — и ахнул вдруг: — Лисица, что ли?

Свет фар выхватил на мгновенье из темноты комок бурой шерсти на левой стороне шоссе.

— Нет, пожалуй, собака, — успел сказать Степан.

Колдунов затормозил, сдал назад.

— Собака, думаешь?

Степан всмотрелся.

— Погоди, Афанасич, не собака это, но и не лиса. Зверь какой-то.

Степан отодвинул стекла и выскочил из машины.

Большой, серо-зеленой масти барсук лежал на дороге, подогнув красивую полосатую морду — от носа под тушу подтекала черно-алая кровь. Степан опустил руку в длинную жесткую шерсть — тело барсука было горячим. Приподнял за хвост — весил барсук, как хороший баран.

Так, за хвост, и перетащил на свою сторону шоссе, Колдунов открыл переднюю дверцу:

— Куда ты его?

— Барсучина. Ребятам покажу.

— Греха с тобой не оберешься.

— Да ну, все равно загинул, — Степан втянул барсука в передок машины и сам взгромоздился над ним. — Только бы не намарать тебе тут.

Сколько животных погибало на дорогах от машин!

Колдунов рассказал, что работал в Башкирии, там держат гусей стадами, а пространства огромные, автомобили колесят во множестве, и вечерами, в сумерках, вокруг сел подбитые гуси платками белеют по степи. Если горячие попадутся — подбирают и едят, ничего.

— А как же вы из Башкирии да к нам?

— А у меня Люба оттуда. Но прижиться так и не смог, я ведь здешний, с Шаховской.

— И я никуда не могу тронуться. Узнавал насчет Сибири — жизнь там повольней, чем у нас.

— Уж куда вольнее в Башкирии…

— Вот, а ты говоришь. Да я без Холстов подохну! — радостно проговорил Степан, чуя, как из-под ног к нему подымался тяжелый барсучий запах, а в запахе том — и весомость барсучьей мясной туши, и длинная жесткая шерсть его, и потаенность лесного логова, — они-то и сообщали Степану веселое чувство, которое накатывало всегда вблизи зверья.

— Разве я это говорю, чудак? — вздохнул Колдунов. — Да и делать что-нибудь надо, создавать тут человеческие условия, нельзя же мириться с тем, что молодежь утекает из села. Ну, верно, вернулись три семьи, работают в совхозе, а сколько сигануло на фабрики? Видал по телевизору училище животноводов? По последнему слову науки и учатся и живут. Думаешь, понравится им тут? А надо, чтобы понравилось. Так что и про сортиры теплые надо думать, и про стадионы, и про условия работы. Теперь человек хочет прожить жизнь красиво во всех смыслах — коротка ведь у всех она, жизнь-то, так отчего одним нужно, а другим нет?

— Серега вот очень понимал это, Пудов.