Тополь цветет: Повести и рассказы

Григорий Пудов сидел на лавочке у палисада и глядел вдоль деревни. Серые валенки — нога на ногу, как всегда, — таким образом Пудов производил облегчение больной ноге. Степан воротился с войны, а Григорий Пудов уже колдыбал в серых валенках по деревне — из конца в конец, весь в заботе о севе, поставках, хлебозаготовках. Частенько палкой своей стучал в наличники, раздавая наряды на работу. Лет пять этак проколдыбал в председателях. И все в серых валенках, был уверен, что шерсть от серых овец теплее, а культя все равно мерзла.

— Хотел полы красить — теперь не буду, баба не велит, — все равно переселят, — заявил он, сложив руки на груди и покачивая валенком. — А мне без разницы, как говорит мой Серега. Не дали машину — ну и хрен с ними. Ниточкину дали — он что же, больней меня? А меня раздели — велели до дверей пройтись; прошелся, они говорят: «На твоей ноге еще пахать можно». Ну, и пожалуйста!

Григорий Пудов не уставал повторять, как ему отказали на комиссии в Московском облсобесе. Сегодня на работе они детально обсудили поведение инвалидов Отечественной войны, подавших заявления на инвалидную машинешку, и врачей комиссии, но Григория не перестали мучить разные обстоятельства дела.

— Э-эх, люди… — подивился Степан то ли врачам, то ли Григорию и кивнул на штабель кирпича, выставившийся из-за угла Серегиного дома: — Чего с баней-то будет?

— А кто его знает. Меня не касается. Да теперь когда-то еще операцию сделают, да после операции сколько пройдет. На мозгах операция — это дело такое… Да-а, много чего насулили нам в газете — ну, уж они там раз задумали, будь уверен…

«…А как же — все для человека!» — сказал бы Серега Пудов. Он мастер на такие слова. «А мне деваться куда? — задавал ему вопрос Степан. — Или мне доли нету? Или Хлебину? Борису Николаевичу? Воронкову? Да возьми любого у нас, спроси, захочет ли перетаскивать свои кости в другое место?» — «А может, тебя к тому времени уже на Курганы снесут». — «Гляди, снесли! Теперь с каждым годом жизнь спорчее идет. Ну, допустим, я, а Юрка, девчонки как? Смотри, не успеешь ахнуть…»

Это Степан крутил в уме, когда уже сел в автобус и взял билет до Волоколамска, договорившись в бригаде, что сегодняшние послеобеденные часы потом отработает.

Пока достал стекла нужного размера — три листа, настало время свиданий с больными. Он купил волоколамских «Коровок» — других конфет в Холстах не признавали — полкило для Сереги и полкило для своих. Хотел зайти выпить пива — жажда уже одолевала, но решил погодить — даже после пива неудобно заявляться к Сереге: ему-то строго-настрого запретили хмельное.

В вестибюле старой Волоколамской больницы, построенной еще купечеством, Степан, справляясь о Сереге, внезапно разволновался — вестибюль был гулок и строг, как церковь, и люди в белом, мелькавшие в окошке справочной и проходившие по коридорам, казалось, заведовали жизнью и смертью.

Серегу позвали, он вышел, осунувшийся и побелевший, точно отмывшийся, отчего появилась странная нестойкость во всем его облике, а главное — поглядел на Степана, будто видел вчера, и ничего не спросил — ни зачем приехал, ни про деревенские новости.

Они посидели на широкой, залосненной, окрашенной темной половой краской скамье. Степан в подробностях рассказал про стекло — как в двух магазинах не оказалось, а на станции есть, но не продают: три ящика открыли — во всех битое, а больше не открывают, будут писать рекламацию. И как продавщица, уже в городе, смилостивилась, вынесла три листа (для себя оставила!). Эти три листа стояли тут же, завязанные в тряпку, взятую из дома.

Серега на Степана не смотрел. Напротив окна росла невысокая сливка и висели на ней штук семь зеленых, уже набухавших продолговатых орешков. Серега глядел на сливку и, возможно, даже не слушал Степана.

— Федору год справили, — сказал Степан вздохнувши. — Алевтина всю деревню звала, помянули, кто хотел, — будь здоров, но я не ходил, — на хрена мне ее самогонка. Завязывать решил, так-то вот!.. — и, скосившись на Серегу и забоявшись, что не поверит, добавил скороговоркой: — Зря ты Юрку укрывал, я и сам догадывался…

Он помолчал и, прежде чем поведать, как деревня поднялась из-за статейки в газете, еще припомнил:

— К Анатолию Свиридову сын Михаил приезжал на машине — получил «Жигули». Деньги у него давно были отложены, да и удивляться нечему: инженер на заводе, на хорошем месте. Не то что мы с тобой тут… загораем…

Серега все так же глядел на сливу. Степан хлопнул его по плечу:

— Да ты не сдавайся, смотри!

Серега медленно обернулся и проговорил хриплым, задушенным голосом, какого у него никогда не бывало:

— Скажи матери — тут меня отказываются оперировать. Пусть везут в Истру, там больница есть. Или за Москву куда.

И все. И тогда Степан опять сказал:

— Да ладно тебе, не тушуйся, поживешь еще… — И встал.

Серега взглянул затравленно и зачужало. Но руку все-таки подал…