Тополь цветет: Повести и рассказы

Предполагали у Сереги опухоль на мозге. Оттого и голова болела, и видеть стал плохо, оттого и сознание потерял, по случаю чего и отвезли его на «скорой» в больницу. Говорили — опухоль вырежут. Отчего отказывались теперь это сделать — Степан не мог понять. Не надеются, что выживет? Или… все равно уже?

Кровь толкалась в темя так, что пошатывало, в ушах надрывались петухи. Степан даже пивом пренебрег, отправился на автобусную станцию и долго томился там в ожидании следующего рейса.

Идти никуда не хотелось, да и стекло связывало. Тут, почти в самом центре, город крыльями взметался на холмы, старые двухэтажные белесенькие дома то поднимались ярусом над дорогой, то упадали в низину, размещаясь по-домашнему уютно в пыльных и жиденьких тополях и кленах. И пассажиры не чинились, теснились на скамейках, а кому не хватало места — присаживались на чемоданы, какие-то ящики, трубы, перекладывали вещички, хвастались покупками, жевали.

Степан глядел на людей, веселых, принарядившихся для поездки в город, с сумками, с разными веселыми свертками, и думал, зачем так глупо сказал: «поживешь еще». Это ведь, значит, прикинул, что Серега может помереть. Потому, возможно, и разговора никакого не состоялось.

Вчерашняя статья и болезнь Сереги, такая странная и внезапная, соединились в Степане и не давали ни о чем думать, ни на чем сосредоточиться — все было как бы отодвинуто и неинтересно. Сосало в желудке — с утра ничего не ел, думал закусить пойти, пива выпить, да с Серегой отпало.

И ничего хорошего он уже не замечал и не помнил, вся жизнь, показалось ему, понеслась под уклон.

На площадку станции выкатилась с горушки желтая легковая, показавшаяся знакомой. И верно, дверца приоткрылась, из нее выглянула круглая под ежик стриженная голова, и управляющий Сапуновским отделением Колдунов окликнул:

— Степан Алексеевич, автобуса ждешь? Садись ко мне, я один еду. Больше никого наших нету?

— Никого, Валентин Афанасич. Только со мной стекла.

— Давай, устраивай сзади.

— А вот я тута с ними, — Степан залез, прижал стекла коленками к переднему сиденью. — Поехали! Вы откуда ж это, от начальства?

— Да к юристу ездил.

— А я у Пудова в больнице был, у Сергея, — и Степан рассказал, как все не верил, что Сергей плохой, а это так и есть — просто неузнаваемый («Во как болезнь перевернула человека!»). А теперь в операции отказывают — видно, никуда не годится дело. — У меня даже сердце прихватило, — Степан потер грудь под пиджаком. — Тут еще статья вчерашняя. Хочу тебя спросить насчет нее, — придвинулся он к Колдунову. — Это что же означает: снесут, что ли, наши деревни? Или только рабочих коснется?

— Так ведь там ясно сказано: жители деревень будут переселены. В будущем. Жители!

— Ясней ясного. Значит, всех касается. Ну, ладно, а много они выгадают, если снесут Холсты? Они же к стороне стоят, никаких полей на их месте не устроишь, клин за деревнею, к речке который, — на нем не родит ничего. И сколько же надо затратить, чтобы деревья, годами насаженные, уничтожить — все равно, что лес свести.

— Ну, теперь просто. Пришлют бульдозер — и конец. И выкорчуют машинами.

— А как же эти… гуманные принципы? Ну, насчет населения, у которого тут деды жили и прадеды, и дома, и хозяйства — вся жизня?

— Как совмещается-то с ними? Выселяют целые села, когда искусственные моря делают. А ты посмотри, как у тех морей зажили люди?

Смеркалось быстро. Степан не заметил, как Колдунов включил подфарники, а там и дальний свет заплясал по дороге, натыкаясь на подъемники, спуски, мостки. Шоссе повсеместно расширяли, подсыпали — кучи песка то и дело бежали рядом. В светлых с подпалиной сумерках таинственно светилось иссиня-серое полотно, теснимое с боков лесом, кустарником.

— А я, Валентин Афанасич, вот что думаю. Ну, ежели Раково выселять — так полдела, у них там пять домов осталось, им уже и почту не носят — это да, но что касается Холстов… Такую красоту сводить с земли — не менее как головотяпство. И ведь не море, нет. Ежели вам нужны эти три гектара — сведи вон кусты, подними пустошь, а людей не трожь. Существуют памятники архитектуры, охраняемые государством, так и деревни — если все-то сведешь в современные поселки типовые, то никогда и не вспомнишь, как умели деды места выбирать для поселения, как любили они красу природы и, вообще, жизни и нам ее завещали.

— Пожалуй, в твоей мысли есть стоящее зерно, но проклюнется оно, очень боюсь, через несколько десятков лет. Видишь ли, сейчас в деревне происходит сложный процесс…