Тополь цветет: Повести и рассказы

— Понимает, ты хочешь сказать?.. Ну, куда же я тебя с барсуком? К подъезду, что ли, доставить?

— Уважь, Афанасич!

Они были у Сапунова. Шоссе рвануло влево, едва не подсекнув будущий колдуновский дом, мелькнувший черными ребрами сквозной кровли.

— Взяли все-таки пополам: сколько листов серого, столько же зеленого, — сказал Степан про шифер, который наконец-то прибыл. — Кладовщик уперся, берите, говорит, один какой, не розните мне материал, а я помню — Серега мечтал в клетку тебе кровлю покрыть, как доску шахматную, — мы тогда еще не знали, какой придет шифер, однако он желал — видал где-то. А хорошо, что дом на перекрестии стоит, побежит дочка за малиной — тебе видать, как из лесу выходит, направится в Редькино — опять на виду.

Колдунов довез Степана до Холстов, проехал вдоль деревни, подождал, пока Степан выгрузил барсука, втащил его на крыльцо и вернулся за стеклами.

Перегнувшись через спинку сиденья, он помог ему открыть заднюю дверцу. Степан потянул стекла — там звякнуло и посыпалось.

— Мать твою за ногу, — выругался Степан. — Одно вдребезги, а у другого угол отшиблен.

— Как же так? Надо было держать.

— Да черт с ими, еще съезжу, — и в самом деле сожаление Степан испытывал туманное, нечеткое, как отзвук давнего желания.

Татьяна еще не возвращалась. Поужинав наскоро с ребятами, Степан выволок барсука через нижний мост (что перед овшаником) во двор, уложил на солому. Когда Валерка и Люська вдоволь нагляделись и нащупались, принялся разделывать.

Дух шел невообразимый. Барсук — вонючий, еще хуже лисицы. Ловко, скупыми движеньями Степан распарывал кожу по животу — шерсть облезла, голое пузо глядело сквозь редкие длинные серые волосы — пролысел зверь здорово. Летний, он не набрал еще жира, мясные, темно-красные мышцы упруго выкатывались из-под ножа, отсекавшего кожу.

Степан разрубил тушу, сложил в таз, плотно накрыл и спрятал в овшанике подальше — мясо так воняло, что он опасался относительно Астона — вдруг откажется жрать. Поросенок — тот все счавкает. Самое меньшее — на неделю еды. Однако варить барсука придется самому — Татьяну воротит от одного вида ободранной лисьей тушки. Как бы не испортился, время теплое…

Когда он растягивал шкуру на большом куске оргалита (все собирался обить терраску), пришла Татьяна. Переволнованный событиями дня, Степан ходил вокруг нее, сидел, разговаривал и рассказывал, как Колдунов довез с барсуком до крыльца.

— А его ведь снимают с управляющих — сегодня говорили, — сообщила вдруг Татьяна.

— Как это снимают?

— А так, за приписки денежные. Бабы косы обмывали — он им денег выписал, за работу будто, а кто-то доказал. Или уж дознался как-то. Он и в город сегодня за тем ездил — в райком, что ли, вызывали.

— А ведь он и говорил — к юристу!

— Ну вот-вот.

— А как же дом теперь?

— А никак. Не поселят его теперь в дом ваш, и все.

12

Все жалели сапуновского управляющего. Управляющие сменялись часто, а Колдунов был деловой, не матерщинник, понимал и в агротехнике, и в машинах, спрашивал с людей, зато умел и поощрить — премию, благодарность дать или послать на слет.

«Ну, выделил на гулянку — уже и казнить? Бабы, да все одно и мужики, зря разгуливаться не будут, но если подошел край, надо уважить», — кричали рабочие совхоза.

Плотники кряхтели недовольно, накрывая наконец шифером дом для молодых специалистов.

Крыть шифером, когда недавно по деревням сплошь крылось дранью, само по себе было радостным делом. И трудность, и быстрота, и новизна его вносили в привычную плотницкую работу свежину, будто и работники, и работа, и жизнь стали классом повыше. Да так оно и обстояло.

Но сегодня — радость не в радость мужикам. Они как бы участвовали в деле, противном их совести, и сознание этого рождало в них единство и близость, которые они знали, но которые не замечались повседневно.

Степан сидел на крыше, Воронков и Григорий Пудов страховали его и подавали шифер. Листы крупные, последнего производства — и все было трудно. Плотники садились на крыльцо, подолгу курили. Раньше возникли бы разговоры, кто как кроет, что лучше подкладывать под шифер, какой шифер наловчились выпускать. Сегодня не то управляло ими.

— Знаменский долго был, четыре года, — говорил Григорий Пудов, устроившись на верхней ступеньке и покачивая серым валенком. С тех пор как Серегу перевезли в Истринскую больницу, он ни разу не отстал от мужиков, да и они относились к работе строже. — Так нет, решили сделать парторгом совхоза как раз Знаменского. Совхоз план не выполнил — парторга долой, а место уже занято, нет ему, значит, колодки. Уехал в Истру, ближе к Москве, там хороший совхоз. Теперь вот Колдунов, — говорил Григорий, будто никто не знал историю Знаменского.

Степан как спустился с крыши, так и плюхнулся на травку, не вытоптанную у крыльца — непривычная тяжесть в ногах и руках вязала его, и он не раз уже тер себе грудь.