Тополь цветет: Повести и рассказы

— А ничего… Пристяжная твоего начальничка… — донеслось до Лидии Васильевны. — Погоди, разденут ее до шнурков!..

От неожиданности она остановилась, забыв, что хотела сказать Геллеру. Он же с напряжением глядел в окно. И по этому напряженному унылому взгляду, и по краске, охватившей его череп, так что стал малиново-рыжим, она поняла: Геллер слышал.

Резко повернувшись, она ворвалась в ординаторскую, захлопнув за собою дверь. Задыхаясь от ярости и обиды, стояла спиной к двери, не в силах двинуться. «Только бы не вошел никто, только бы не вошел», — молила она, чувствуя, как противно дрожат руки и как грудь заложило — не продохнуть!

А за дверью сердито и вполголоса гудел Геллер:

— Ты слушай… если бы не Лидия Васильевна, тебе как ушей своих не видать бы путевки! Ведь тебе выделили путевку, да еще с каким боем! Надо как-то извиниться, вот пойди сейчас….

— Подумаешь!.. Перетопчется…

— Как это? — обалдело произнес голос Геллера.

— С левой на правую! — И каблучки застукали по цементу коридора.

6

«В брюшной полости выявлено огромное количество темной крови. Кровоточащий сосуд прошит, кровотечение остановлено, брюшная полость осушена, но к концу операции исчез пульс периферических сосудов, артериальное давление снизилось до 40/0, а затем перестало определяться. Остановка дыхания, сердечной деятельности. Реанимационные мероприятия, проведенные в полном объеме, оказались неэффективными. Больная погибла на операционном столе».

Выписка из протокола операции.

— Останови тут, — попросила Лидия Васильевна.

Обычно она выходила подальше, а сейчас было еще очень светло, и она хотела потянуть время и спуститься к морю — может, последний раз в этом сезоне.

— Тут? — Безуглов послушно съехал на обочину. — Очиститься хочешь? Ну смотри, не задерживайся. Идет?

Как любила она в нем эту послушность! Их могли увидеть с автобусной остановки, с тропки, ведущей на пляж к Обскому морю, с бугра, где начинались дачи, но он не боялся.

И, глядя в его черные за длинными колючими ресницами глаза, она улыбнулась прощающе, хотя вздохнула еще судорожно. И еще постояла, следя взглядом, пока синенькая машина не съехала с шоссе влево на белеющую среди берез дорогу и не поползла вверх.

Он, конечно, прав: требовалось сильное очищающее впечатление. Худенькое, остренькое женское лицо, погашенное смертью, стояло над нею, а скорее всего в ней, оно постоянно находилось в ней, вместе с ее виною.

Бетонная гулкая труба, нырявшая под железнодорожную насыпь (по Безуглову — коллектор), выводила весенние воды с прибрежных кряжей и шоссе к морю. Летом в ней сновали люди — с моря и на море. Когда Лидия Васильевна пять лет назад воскресным утром принеслась сюда и спрыгнула с горушки, над трубой в ветвях висела пичуга и всех допрашивала: «Вит-тю видел, Вит-тю видел?» Ей показалось это знаменательным.

Сейчас в трубе было пусто и ветрено, и только мокрел нанесенный ногами и дождем песок. Лидия Васильевна пробежала под грохотавшим поездом и чуть не загремела вниз по бетонному руслу, о котором забыла. Выбравшись кое-как вбок на щебень, осыпавший склон, спустилась к зеленым камням, нагороженным с незапамятных времен и определившим границу намытого пляжа. Широкий, метров двести до моря, пляж поражал безлюдьем.

Ясное осеннее свечение леса будто приснилось. Лидию Васильевну вмиг отрезало от него и бросило в пустынную и тревожную синеву. Холодная, металлическая, она натекала с моря на косу, рдяно подсвеченную из тучи, и окутывала горизонт, тушуя контуры Обской ГЭС, дымы и здания за нею, и, может, это она слизала яхты и парусники, выметнув одну белую пену.

Внезапно из-за кустов, темневших посередине, потянулась струйка дыма, в паутине ветвей встал с земли желтый язык огня и мелькнула женская фигура с ведром.

Тогда Лидия Васильевна пошла по белому, плотному, зализанному песку. Ветер прохватывал сквозь кожаное пальто, леденил шею, открытый затылок. Шум моря усиливался, снижался, но был однообразно грозен. Волны катились, вздымались пеной и шлепались на песок, на черные коряги, которые море выносило со дна вот уже пятнадцать лет и не могло вынести.

И если сейчас она шла несмело, то все же уверенней, чем в то давнее воскресное утро, когда ее будто что сорвало и понесло сюда — скорей, скорей, на электричке.