Тополь цветет: Повести и рассказы

Он замолчал и тоже принялся рассматривать ее. Она поежилась в туго обернувшем ее кожаном светлом пальто («Черт возьми, нету воли исключить сахар!»), а его зеленые узковатые глаза стали вдруг хитрыми и озорными. И все же она не ожидала, что спросит так прямо и в упор:

— А где Иришка сейчас? Не знаете?.. Так она тогда неожиданно исчезла. Я был в Москве на стажировке, приезжаю — а ее уже нет, говорят — в Муроме. Что ж, Муром издревле привечает удалых да ретивых. Но Иришка… Вряд ли она могла помириться на Муроме? А?

7

Когда Иришка в узенькой прихожей стряхнула с плаща дождь и, сбросив туфли, пошла кругами по пустоватой комнате, покачивая сборчатой короткой юбкой над тонкими ногами, Лида поняла: со вчерашней страшной, даже подлой ночи в жизни Иришки что-то произошло. Медицине известны случаи: человек, обреченный на смерть, вдруг выживает. Вчера лежал синий, безгласный, не в силах двинуть конечностями, сегодня же вдруг запросил есть. Обычно в основе этого крылись воля к выздоровлению, желание жить, или уж настолько сильным оказался организм, что перебарывал все.

Лида остановилась в дверях и смотрела на Иришку с покровительственной улыбкой, хотя они были почти ровесницы: Лида второй год работала хирургом в больнице, Иришка столько же преподавала английский язык в институте.

Она казалась подростком рядом с крупной Лидой. Белая кожа Лиды, серые медленные глаза, затененные ресницами, полные губы — нижняя чуть вывернута, — тяжелый сноп ржаных волос и неожиданно точные и быстрые движения вызывали в любом встречном пристальное внимание, другого даже оторопь брала. Лида знала это за собой и с тем большей нежностью и снисходительностью относилась к Иришке, в которой замужняя самостоятельная женщина сочеталась с категоричным, но не очень защищенным подростком — мудрость и неопытность, своенравность и ранимость перебивали в ней друг друга. Это ощущение приходило оттого, что была она по-детски худа, а сложена в то же время спортивно. И все, что носила, ловко подчеркивало талию, высокие ноги, хотя острые ключицы и неразвитая грудь вряд ли говорили о женственности. Костюмы ее забавляли смесью детскости, спортивности и изысканности.

Иришка села в кресло, закинув ногу на ногу, стянула с головы и бросила на стол красный пуховый чепчик. Множество каштановых волос упало на плечи и челкой на глаза — огромные, голубые, странно сдвинутые к краям лица. Тупенький нос чуть вздернут, большой рот растягивался в улыбке полумесяцем:

— Дай сигарету!

— Смотри-ка! С какой радости? Милый стукнул телеграмму, прощения просит?

— Да я слышать о нем не хочу!

— Уже интересно…

Еще на третьем курсе Иришка вышла замуж за парня доброго, способного на благородные и подкупающие жертвенностью поступки, но ревнивого до безобразия и не умеющего справляться со своими импульсами, носившими подчас алкогольный оттенок. Не умел и не желал Олежка держать себя в узде. Иришка не помнила выхода в гости, вообще в люди, чтобы он не устроил скандала и чтобы она трех дней не плакала. И все же в институте вела сложные аспекты и была куратором, и никто не видел ее небрежно одетой или несобранной на занятиях. Держалась ровно, негромко, но независимо. И в Лиде ей было близко не только то особое, по-женски притягательное, но свобода и самостоятельность, сквозившие в каждом движении и поступке («Я так хочу, я так вижу»). Ей нравилось смотреть, как Лида курила — деловито, без кокетства, — но сама она сигарету брала редко.

Каждая операция для Лиды равнялась экзамену, будь то аппендектомия или грыжесечение — более сложные молодым хирургам не полагались. Домой приходила вымотанная, но не упускала возможность бросить фразочку Иришке или Даниле Грошеву, тоже молодому специалисту, с которым им дали по комнате в одной квартире: «Можно подумать, что жизнь человечества сосредоточилась на аппендиксах и кишках». Скажет так и поймает уважительный взгляд Данилы на своих руках, мешающих кашу или вешающих ситцевую занавеску в горошек на кухонное окно. Иришка же смотрит с иронией, однако не без сочувствия, но Лиду и это устраивало. Ни на какие заработки, ни на какие соблазны других профессий она не променяла бы наслаждения записать в больничном журнале: «Грыжесечение с пластикой пахового канала по Кимбаровскому. Под местным обезболиванием разрезом над Пупартовой связкой справа вскрыт паховый канал, грыжевой мешок выделен, вскрыт, — содержимого в нем нет, — прошит, у основания отсечен. Операция выполнена молодым врачом Л. В. — такой-то».

Данила Грошев чаще приходил из своей поликлиники раньше ее, бросал на плиту чайник — крепкий горячий чай всегда ожидал на кухне. Вчера навалилась внеплановая работа. Лида задержалась допоздна, притащилась домой, а Данилы нет. От утомления раскалывалась голова и не было сил дожидаться, пока согреется ужин, — сразу забралась в постель, закрылась с головой, пытаясь согреться.

Когда Данила забарабанил в дверь ногой (подпил, что ли), она сорвалась с постели, готовая обругать за то, что забыл ключ. Открыла — и почувствовала, как сердце подпрыгнуло к горлу.