Тополь цветет: Повести и рассказы

— Последние на этой земле, отданной морю, — провозгласила она торжественно. — И мы съедим их и на всю жизнь запомним их вкус! — Она посмотрела на Радия Ивановича, и слова прозвучали, как заклятие.

Азаров вбивал металлические штыри и уголки, ставил солнечный восьмиугольник с тентом и полом, — таких палаток в Сибири еще не видывали. Сам он решил ночевать с мужчинами под брезентом.

Кустарник на островах и в воде неожиданно принял резко-желтый оттенок, начавший на глазах усиливаться, будто кто-то включал гигантский реостат. И небо за сопкой стало неистово желто. Вода заголубела, заискрилась. Азаров распрямился, охотники перестали возиться с лодками.

Все горело внутренним огнем, зрея и наливаясь багрянцем. Кустарники заалели. Среди островов четко обозначился коридор, а напротив, над бором, проступила радуга, и тотчас, повторяя краски, над нею родилась другая, и обе вдруг перекинулись на воду, встали над коридором аркою — хоть въезжай!

Иришка, обхватив лицо ладонями, молитвенно смотрела из-под челки на это чудо. Лида видела, как она оглянулась на Радия Ивановича, и он тотчас ответил ей взглядом серьезно и нежно, так что сжатый рот ее растянулся полумесяцем, и она растерянно отвернулась.

Лиде стало тоскливо. Заплакали высоко в небе журавли.

— Потянулись, голубчики, — сказал проректор. — Но еще не совсем. Это они на хлебные поля собираются. — И стал рассказывать, как умны эти птицы, как легко привыкают к человеку, как чутки к ласке и обиде, — проректор был биолог.

— А вы поглядели бы, как танцуют они, — смехота! — сказал и шофер. — Как зачнут любовные игры — ну, в кожу не вместятся! И, подпрыгивают, и кружатся, и топырятся по-разному, а то схватят камень с земли и давай подбрасывать и ловить. У нас в деревне был журавель — как собака, дом сторожил! Привязчивые они ужасно.

— В Индии я видел белых журавлей…

Тут из-за сопки вылетели две крупные птицы — вытянув шеи, они хлопали крыльями где-то сзади себя, как в мультипликации.

— Кряковые, братцы! — счастливым голосом взревел проректор и бросился, припадая набок, к лодкам, отсвечивая загорелой лысиной.

Заквакали курки, загремели выстрелы. Но утки медленно ушли за дальние кусты.

Через минуту мужчины уплыли, скрывшись за островами. Утки летели волнами, и звуки выстрелов перемещались за ними, разносясь далеко по воде.

Радий остался с женщинами, сказав, что не стоит портить Хохрякову настроение — не ровен час, обвинит в сделке с чертом.

— Вы думаете, он не найдет возможности придраться к тому, что здесь остались? — спросила Иришка посмеиваясь.

Она стояла на плоском камне и крутила булыжники, словно гантели, и чем-то напоминала Девочку на шаре Пикассо — пластичной ли угловатостью, гибким ли торсом, с едва заметной под тонким черным свитером грудью. Она демонстрировала Радию Ивановичу свою спортивность и, может быть, эту самую угловатую пластичность, — Лида с усмешкой покосилась на Радия Ивановича, он тотчас посмотрел на нее, и ей пришлось согласиться, что Иришка и спортивна, и прелестна в своей угловатости.

— А, бес с ним, — сказал он, смотря на Иришку блестящими, суженными в улыбке зелеными глазами, — он все равно найдет подо что копать, это же копатель по натуре — grave-digger.

Иришка засмеялась и сказала по-английски:

— Давайте делать огонь! — и поглядела на него со значением.

Он быстро ответил, тоже по-английски, Лида поймала лишь слово «огонь» и взмолилась:

— Это что же происходит, вы так и будете объясняться, а я подле вас буду улыбаться как глухонемая, дурочка-дурочкой?

— Ладно уж, — смилостивилась Иришка, — Азаров говорит, что он в принципе не против огня, — и опять слово «огня» прозвучало двусмысленно. — Как ты думаешь, что значит «в принципе»?

— Да я просто всегда за огонь! — возмутился Азаров.

— Так вот, Азаров, впредь изъясняйтесь проще.

— Так ведь здесь все ясновидящие, — он посмотрел на Лиду, смеясь глазами и втягивая ее в их радостную игру и как бы извиняясь за нежность к Иришке и приглашая не сердиться.

И она простила ему все, и состояние легкости и радости за них двоих охватило ее.

Иришка побежала за сопку собирать дрова, он пошагал за нею, перемахивая через пни, а Лида перетащила Иришкины и свои монатки в палатку — понабрали они порядочно.

Пока стелила, Иришка с Азаровым вернулись, вместе мыли в море грибы, вместе колдовали над огнем. Иришка то и дело вскрикивала, носилась вкруг задымившего костра, острила и, как казалось Лиде, чуточку выламывалась — Лида не представляла, что она может быть такой, и этот наигрыш был ей неприятен.

В ней даже понеслись вприскочку жалостливые мыслишки насчет Олежки, но она тут же одернула себя: «Э, милочка, не фарисействуй, нашла кого пожалеть. Откуда они жалостинки-то? А ну, покопайся в себе. Фу, какая ты…»

Когда охотники собрались у костра, Иришка все веселилась, поднимала кружку, в которую и ей плеснули водки, и, раскрасневшись, обращалась к Хохрякову:

— Фер лямур!

Он качал круглой, как шар, головой: