Тополя нашей юности

Блестящий репродуктор, что висит на высоком столбе около двухэтажного здания райисполкома (теперь тут школа-интернат), днем не слышен, зато вечером он ревет в полную силу. Последние известия или музыку можно слушать за версту, даже за две версты от площади, и чем дальше, тем лучше, ибо вблизи фортепьянные аккорды напоминают удары кузнечного молота.

Вечером, когда не идет кино, в молодом тополевом парке на цементной, огороженной железной сеткой площадке — танцы под радиолу. Парни и девчата улетают из местечка, как осенние перелетные птицы, однако их все же достаточно, чтобы не пустовали спрятанные в тени деревьев лавки с железными ножками и танцплощадка — излюбленное место встреч.

Бригадир Атрощенко и Павел Волынец, миновав райисполкомовскую площадь и танцплощадку, перешли улицу и постучали в завешенное изнутри окошко пивного ларька. К вечеру ларек закрывается, но это не значит, что в нем никого нет. Буфетчица получает от выручки, поэтому на часы не глядит — по вечерам посетителей еще больше, чем днем.

Впустив мужчин, дородная, раздобревшая буфетчица закрыла за ними дверь, отошла за стойку.

— По сто пятьдесят, Надя, — попросил Атрощенко.

В ларьке тесно, накурено, два застланных клеенкой столика заняты. В правом углу — пустые пивные бочки. К бочкам и направились Атрощенко и Волынец, надеясь там найти себе местечко, однако их окликнул Рогаль, высокий, с квадратными плечами мужчина, бывший заведующий складом «Заготзерно». Рогаль за столиком не один — рядом с ним Иван Прищепа, налоговый агент. Свободный стул у них один, но Прищепа достал из-за занавески пустой ящик, сел на него.

— Поздравляю, — сказал Рогаль, поднимая кружку с пивом, — теперь вы рабочий класс, с вас и спрашивать будут по-рабочему…

Чокнулись, выпили. Закусывали молча. За соседним столиком, видать, шоферы — разговор про резиновые скаты, про начет, который сделал заведующий гаражом.

— Кто ты такой, скажи, чтобы допрашивать? — пьянея, спросил Атрощенко. — Может, хочешь портфель получить?

— Хочу.

— То надо сперва в колхозе попотеть. Сегодня договорились твердо — в совхоз зачислять только тех, кто в колхозе работал. Не меньше пяти лет.

— Я работал. Ты что — забыл?

— Две недели косил, правда. В интересах собственной коровы… И это ты называешь — работал? Таких активистов, как ты, знаешь, сколько найдется?

Рогаль захохотал:

— Не бойся, твоей должности не займу. Я техник, строитель, меня где хочешь возьмут.

— Что-то долго не берут. Как район упразднили, так и сел в галошу.

Наступило неловкое молчание. Хитрый Волынец опустил глаза и тыкал вилкой в помидор — не одобрял несдержанности бригадира. Прищепа встал, пошептался о чем-то с буфетчицей. Вернулся к столу, неся четыре налитых до половины стакана.

— Выпьем, мужчины. Все ясно, зачем спорить!

— Пухтин просился в совхоз, — сообщил Атрощенко. — Так знаете, какой шум поднялся на сходе! И видеть его не хотят. Особенно бабы. Как ошалели…

— Пухтин? — удивился Прищепа. — Так он же в Озерицком районе. Председатель колхоза. Как Лобана туда перевели, так и он под его крылышко.

— Выгнали. Два года пробыл — и будь здоров. И Лобан не помог.

Рогаль обхватил голову руками.

— И зря. При нем люди хлеб ели. Я с ним дело имел, знаю. Урожай неурожай, а голого трудодня у него не бывало. Большой человек Пухтин…

— Большой очковтиратель, — усмехнулся Атрощенко. — Его займы чуть до сумы не довели.

— Кредиты списали. Главное — вы не сидели без хлеба.

— Хватит, хлопцы, про Пухтина, — примиряюще сказал Волынец. — Давайте выпьем.

Шоферов за соседним столиком уже нет — за спорами никто не заметил, когда они вышли. Буфетчица перемывает стаканы, гремя ими на дне блестящего тазика, — дает понять, что время позднее, пора и честь знать…

— Надя, налей нам пива, и крышка, — просит Атрощенко. — Рабочий класс — он сознательный, лишнего не пьет.

Буфетчица молча подает кружки с пивом, забирает тарелки с остатками закуски. Рогаль — человек отходчивый, пьет пиво, хлопает по плечу бригадира. Стычки как будто и не было.

5

В гости к Дробку приехала невестка — учительница — с уже взрослым сыном. Валентина Андреевна, так зовут учительницу, когда-то работала в местечке, была завучем в десятилетке, однако после смерти мужа оставаться тут не захотела.

Годы берут свое — постарела, подурнела Валентина Андреевна, некогда черные как смоль волосы чуть ли не сплошь седые. Свекра уважает — наведывается часто, почти ежегодно и, когда есть возможность, живет по месяцу, по два. Недавно Валентине Андреевне присвоили звание заслуженной учительницы, и Дробок знает об этом — сказали соседи.

Внук, белявый, широкоплечий мужчина, еще неженатый, вылитый батька, сын Дробка, прохаживается по саду, разостлав дерюжку — лежит под дубами.

— За границу Сергея посылают, — сообщила Валентина Андреевна за столом. — В Гану… Есть такая страна в Африке. Мы потому к вам и приехали. Повидаться.

— А почему именно его? Он кто такой — инженер? Разве мало таких?

— Он французский язык знает. Ну, и по работе зарекомендовал себя.