Тополя нашей юности

Дробок насупился, весь день возился под навесом — молчаливый, задумчивый. Выросли внуки, а сынов нет, всех четырех пережил он, старый батька. Да только ли сынов… В войну, осенью сорок третьего, когда из местечка прогнали немцев, заявился Шура, внук от старшего, от Ильи. Военный, как некогда и его отец. Посмеялся, попужал, стреляя из нагана, соседских собак — и как в воду канул. Ни слуху ни духу…

Дробок прошел под дубы, сел рядом с внуком.

— Тебе не страшно ехать в эту… Африку? Туда же, если не захочешь, не пошлют.

— Я еще молодой, хочу белый свет посмотреть.

— Вы, молодые, дурни: о том и невдомек, что у матки сердце изболится. Ты только о себе думаешь.

— Смешной вы, дед. Я же не на войну еду. Да и ненадолго — всего на год.

— А год, думаешь, мало? За год, кто знает, что тут случится…

Под вечер пошли в гости к другому внуку — он тут же, в местечке, за лесничего, имеет двух детей, и старший хлопчик в честь прадеда назван Антоном.

Володя — внук по дочерней линии, из всей большой Бондаревой семьи в живых остался только он.

Когда вышли на угол улицы и свернули к новому, из добрых сосновых бревен, дому лесничего, навстречу попался Пухтин, маленький, седой, — он и теперь, не имея в местечке никаких дел, спешил куда-то, труся рысцой.

— Привет, Александрович, — громко поприветствовал он. — Куда собрался?

Он узнал Валентину Андреевну, понизил голос, спросил, как здоровье, где она работает, и тут же посетовал:

— Вам, наставникам, чем вы старей, тем больше почету. А я только когда был молодой, всем был нужен. Позавчера на сход не позвали. Считают — чем старей, тем дурней…

Внук Володя, моложавый, белобрысый, гостей ждал — в комнате, заставленной высокими, до потолка, фикусами, накрытый стол, рядом, в кресле, сидит и читает газету еще один гость, немолодой, с очками на носу, директор лесхоза.

Сели за стол, и первый тост Володя провозгласил за деда.

Деду Володя наливает немного — на самое донце — знает, что старик выпьет, сколько нальют. Сам он к водке довольно равнодушен, в будни и чарки в рот не возьмет, однако в праздники, в компании, напивается основательно. Баба ведет его тогда домой под руку, поминутно браня, а он — день на дворе или ночь, неважно — горланит песни до самой хаты.

— В совхозе вам будет лучше, — говорит директор, стараясь сделать деду приятное. — Да и на пенсию пора, отец. Пусть другие с ваше поработают!

Дед хоть и с донышка, а захмелел, щеки его порозовели.

— Я вам что скажу, товарищ… Я ученым людям верил всегда. С малых лет верил. Но не треба ж с бухты-барахты. На то вы и ученые.

— Это про что вы, отец? — допытывался слегка задетый директор.

— А про то самое… Колхозник мало получал, однако, думаете, люди не понимают? Все понимают. Надо было города строить, машины — откуда же это все взять, как не с земли? Но, скажу тебе, и про землю думать треба…

— В совхозе твердая оплата. Там больше материальной заинтересованности.

— Это правильно, товарищ. А скажите вот что… Тот человек, что станет за рубль работать, — будет ли он любить землю? Землю треба любить весь год, от снега до снега. Тут не так, как на заводе, — семь часов отстоял, а там можно и в шашки играть. Тут затемно встань и в полночь ляг, по часам не вымеряешь…

— Ну что вы, отец… Совхозы же — не первый год… Мормоль под боком, все мы видим… Когда надо, то и в совхозе не считаются.

— Мормоль одна, ну еще Бобовки, Мариничи, а колхозов в районе двадцать или тридцать. Еще треба подумать, кто Россию хлебом кормит.

Володя тоже захмелел, придвинул свой стул вплотную к директорову стулу, хвалится:

— Вы знаете, Иван Сергеевич, какой это дед! Он в семнадцатом году председателем полкового комитета был. Потребительский кооператив в местечке организовал…

— Организовал, — подтверждает Дробок.

Сидят и толкуют о том о сем долго, до полуночи.

Вылезают из-за стола, выходят на улицу. На этот раз дед не очень опьянел, песню запевать и не подумал — может, потому, что справа идет невестка — наставница, а слева — внук, которого Дробок видит не часто.

Володя и директор немного отстали. Внук, понизив голос до шепота, рассказывает про деда.

— С сынами ему не повезло. Было четверо, а теперь нет ни одного. Самый старший бригадой командовал, фактически — генерал, погиб в начале войны. Двое — учителями были — сложили головы в партизанах. А самый младший, студент, пропал без вести. Всех дед в люди вывел.

— Великий, брат, у тебя дед, — задумчиво говорит директор.

6

В Бобовках — покров, престольный праздник. Дробок с женкой поехали в Бобовки к Ивану, дедову племяннику, который сам давно дед, ибо всех дочек повыдавал замуж.

Давненько не был Дробок у Ивана и решил навестить его не без задней мысли — в селе совхоз уже три года, хотелось поглядеть своими глазами, как оно тут идет-ладится. Раньше Иван был хлебосолом, любил принимать людей с форсом, с размахом, чтобы пили, ели, гуляли, сколько душа желает.

Вместе с Дробком из обшарпанных вагонов пригородного поезда вышло несколько местечковцев — родня приехала к родне. Поле меж полустанком и селом застроено сплошь — не узнать!