Тополя нашей юности

— Три часа, — сообщает Смирнов. — Начальство что-то задумало…

Почти пять часов они идут без привала. Виктору знакомо это чувство — ноги постепенно становятся как бы не своими, мягкими, резиновыми. Болеть они будут потом, а теперь их надо, ни о чем не думая, просто переставлять. В этом вся задача. Идти и идти. Вынослив тот, кто умеет забыться, притерпеться и вышагивать длинные километры.

Когда Виктор учился в школе, он не очень увлекался физкультурой. На турнике подтягивался только шесть раз, да и то прибегая к маленькой хитрости — брался руками за железную трубу навыворот, от себя. Не отличался в бросании гранаты и в других упражнениях. Но длинные пехотные марши он, можно сказать, переносит легко. Легче других, кто на войне по два-три года. Во всяком случае, он ни разу не отстал, и не было случая, чтобы его везли на повозке.

Может, потому он неплохо ходит, думает Виктор, что с детства любил грибы. Набрать грибов в их лесу, не очень богатом грибницами, означало каждый день пробежать километров двадцать или даже больше. В лес он стал ходить лет с десяти. Вот тебе и закалка…

— Закурим, — говорит Смирнов. Махорки у Виктора нет — дня четыре не выдавали. Помкомвзвода, не укорачивая шага, открывает прямоугольничек бумаги, насыпает табак, сворачивает цигарку, и Виктору остается только послюнить ее и зажечь. Сам Смирнов цигарок не курит — делает козьи ножки. Козья ножка — особенный шик и отличает в основном тех, кто служит во взводе пешей разведки.

Первые затяжки сразу опьяняют. Кружится голова, деревенеют ноги, но только в первую минуту. Через мгновение мир меняется, и жить в нем становится намного веселее. Неизвестно, как бы солдат воевал и мерял непослушными ногами длинные версты, если бы не было махорки.

Колонна между тем давно нарушилась. Нет ритмичного шарканья ног, размеренного шага, который создает дисциплину. Идут кто как может. Виктор со Смирновым были в голове, в третьем ряду, а теперь незаметно отстали. Шагают рядом с незнакомыми людьми, сзади стучит ротная повозка…

— Пять часов, скоро рассвет, — сообщает Смирнов. — Неужели с ходу — на фронт?

Но фронтом как будто не пахнет. Если бы фронт, впереди гремело бы, светились бы отблески пожаров, дорога была бы запружена обозами и колоннами. Но вокруг тишина и почти безлюдное шоссе. Скорее всего, долгий переход. Так было под Астраленкой или подо Ржевом, когда шли на формирование. Начальство знает, что солдат ночью больше пройдет, чем днем…

Страшно хочется спать. Наступает то состояние полудремы, когда человек пребывает в действительности и одновременно отсутствует. Можно, оказывается, спать и на ходу. Ноги переставляются сами, тело напряжено, а глаза закрыты. Сколько он шел таким образом, Виктор не знает. Наконец словно из-под земли команда:

— При-ва-ал!..

Начинало светать. На ближайшем сером хуторе лаяла собака. Смирнова рядом не было. Непослушными ногами Виктор перебрался через кювет, упал на мягкую, влажную траву и, даже не выбирая позы, не укрывшись плащ-палаткой, мгновенно уснул…

Час сна пролетел совсем незаметно. Было такое ощущение, что он, Виктор, только прилег и сейчас же подхватился, поднятый многоголосой, зычной командой: «Подъё-ом!» Стоял осенний серый день, темноватые кучки хуторов разбегались по всему видимому простору. Вдали, будто окутанные дымом, синели полоски лесов, яркими зелеными прогалинами на серой земле выделялись луговины.

Был все-таки день, и на душе стало веселее. Войны и теперь не слышно, да и час сна не прошел напрасно: ноги ступали тверже по серым, слегка влажным камням шоссе, хотя еще и чувствуется в них сильная ночная усталость. Колонна с первой минуты строя и шага не соблюдала, и Виктор направился в голову ее, чтобы присоединиться к взводу.

Смирнов идет в одном ряду с Филимоновым и Московским, которые громко разговаривают, смеются, как будто и не было ночи сплошного марша. Московский, возможно, какое-то время ехал на повозке. Он неофициальный адъютант «пээнша-второго», офицера разведки Канатникова, и усердно следит, чтобы не пропал огромный кожаный чемодан капитана и ящик со стереотрубами, биноклями, принадлежащими взводу пешей разведки.

Разведчики вообще выделяются в полку: сержанты, ефрейторы и рядовые носят чубы, и, хотя это по уставу не положено, начальство закрывает глаза. Да и одеты, обуты они лучше: на всех хорошо подогнанные шинели, сапоги, пятнистые немецкие плащ-палатки. Положение обязывает — разведчики не должны уставать и должны идти первыми, в голове колонны.

До первого привала дошли бодро. Когда прилегли на траву, краснощекий, подвижный Филимонов, громко хохотнув, достал из вещевого мешка большой кусок баранины, ловко орудуя блестящей, с черным черенком финкой, стал делить мясо. Впрочем, это великолепно. Неумирающий дух предприимчивости не угасает во взводе пешей разведки. Барана тайно реквизировали в лесной деревне под Астраленкой, был сигнал начальству и было следствие, но, не моргнув глазом, Филимонов и другие доказали, что их руки чисты. Виктор сам думал, что барана где-нибудь оставили.