Тополя нашей юности

Я начинаю догадываться, куда попал. Лучше всего в моем положении тихонько отворить дверь и пойти своей дорогой к Припяти. Тут я буду только мешать. Осторожно нащупываю щеколду.

— Марийка, зажги лампу. Тут товарищ со мной. Он тоже служил в Карелии. Переночует…

Продолжительное молчание, разочарованный вздох, медленный топот босых ног по полу. Я готов провалиться сквозь землю. Проходит несколько длинных минут. Я, кажется, слышу, как стучит у Алеши сердце. Марийка, видно, переодевается.

Наконец лампа зажжена. Перед моими глазами уютная белая комнатка и ее милая хозяйка. Марийка стройная. Чем-то неуловимым она похожа на Алешу. Те же красивые черты лица, только по-девичьи более мягкие и нежные. Припухлые губы, мягкие линии подбородка, гибкий, будто выточенный стан… Глядя на Марийку, хочется улыбаться, говорить веселые слова, даже петь. И сама девушка как песня…

Алеша и Марийка смущены. Девушка больше, чем хлопец; это, должно быть, потому, что, встречая его, она не знала о моем присутствии. Я не свожу глаз с девушки и уже совсем не раскаиваюсь, что пришел в гости вместе с Алешей. На душе у меня радостно и тихо. Эти двое будто родились друг для друга…

Мы сидим за столом, ужинаем. Над лампой носятся пестрые мотыльки. Они покидают свои сонные щели и летят на свет. За окном ночь. Там покачивают ветвями раскидистые вербы, шелестят осенней листвой ракиты.

— Мама и сегодня за Припятью, — сообщает Марийка. — Там наши загоны…

Это Марийка сказала вслух. А ее взгляд, устремленный на одного только Алешу, говорит другое.

«Дурень ты все-таки, Алешка, — говорят красивые Марийкины глаза, — зачем ты привел в хату этого монтера? Зачем откладывать на завтра то, что нам принадлежит сегодня?..»

Поужинав, я прошусь в сарай, на сено. Этим двоим надо скорей дать возможность наговориться, а то они молчат, будто поссорившись. В сарай меня все же не пускают, — там нет никакого сена. Марийка стелет мне на диване возле окна. Они с Алешей собираются пройтись по деревне.

Просыпаюсь от тихих, приглушенных голосов. Алеша и Марийка, видно, сидят на лавочке под окном. На столе прикрученная лампа, в хате тихий полумрак. Сколько продолжался мой первый сон? На блестящем циферблате ручных часов половина четвертого. А лег я в одиннадцать.

— Нехорошо, Алеша, что ты не заехал к своим. Что твоя мама подумает? — слышу голос Марийки.

— Ничего не подумает. Она знает о тебе. Послезавтра поедем вместе в Велитичи.

— Не поеду я, Алеша. Я ж еще не твоя жена. Как же я поеду?

— Сходим в сельсовет, запишемся.

— Нельзя так, Алеша. Надо тебе сначала у своих родителей спросить. Может, они еще не согласятся, чтобы ты жил у меня…

— Согласятся…

Все ясно и понятно. Велитичи — богатая деревня, раскинувшаяся среди полевого пшеничного раздолья в южной части района. Она вся утопает в садах, она торгует на воскресных базарах виноградом, арбузами, жирными свиными тушами. Велитичи славятся своим гаражом, в котором, кажется, двенадцать автомашин. Там есть тракторы, комбайны, электромоторы. Там нашлась бы работа по вкусу механику Алеше…

Засыпаю снова. Там, на лавочке, под крупными сентябрьскими звездами течет бесконечная горячая беседа. Пусть течет…

Просыпаюсь на рассвете. Алеша спит на разостланном на полу сеннике. Марийка — на кровати. Какие у обоих красивые, чистые лица, сколько силы и молодости в этих свободно раскинутых загорелых руках!

Осторожно, чтобы не разбудить завтрашних молодоженов, выхожу во двор. Перед глазами в утреннем тумане знакомая разбросанная деревенька, задумчивые вербы и ракиты. Вижу, правда, и нечто новое; чего еще не было тут в прошлом году. На колхозном дворе стоит автомашина. Стоит «на приколе», на деревянных колодках. Значит, своя, значит, найдется работа механику Алеше!

Милая сердцу зона Припяти! Ты взрастила на своих песках чудесную паву-дивчину, ты приворожила хорошего хлопца. А эти двое — молодые и сильные. Они не дадут тебе прозябать. Расти и цвети, Припятская зона!

1958

К ЗВЕЗДАМ

Перевод Е. Мозолькова

Спорить начинали поздно вечером, часов в одиннадцать, когда возвращался из библиотеки Роман-младший, черный худощавый аспирант с заметными залысинами. Роман-старший приходил раньше. Где он скитался с утра до вечера, чем занимался, оставалось загадкой. Было известно, что он переживает кризис и депрессию. Написанный раздел диссертации разбили жестоко и безжалостно, в институте не оставили. Физик начал выпивать.

Роман-старший не имел теперь никакого права на эту комнату в общежитии, где стояли три железные кровати, застланные серыми комендантскими одеялами, и столько же покрашенных в зеленый цвет тумбочек. Но из общежития его не выселили.