Тополя нашей юности

Не знаю… Только у каждого должны быть, мне кажется, моменты душевного взлета, которые не стыдно вспомнить. Ведь если человек взлетел однажды, он сможет это сделать еще и еще раз…

Мои хлопцы, мои бедолаги! Сойтись бы нам вместе, похохотать, посмеяться. Вижу тебя, веселый Тишка Дрозд, твое вечно смеющееся лицо и умные серые глаза. Иной раз мне кажется, что сборы в твоей хате, книги, которые мы правдой и неправдой таскали из всех поселковых библиотек, наши горячие споры и диспуты — самое счастливое время моей жизни. Часто я так думаю. Конечно, было в жизни и нечто более значительное, то, после чего все мы начали смотреть на себя немного с большим уважением, но все тропинки к той вершине, на которой мы вместе очутились, идут от твоей ветхой хаты, которой уже, должно быть, и нет на свете.

Кем ты собирался стать, Тишка? Кажется, конструктором. Не журись, братец, что вышло не совсем так, как ты думал. Сажаешь ты дубки и сосенки, и кто знает, может, эта работа даже лучше той, о которой ты грезил в семнадцать. Самолеты, которые ты собирался конструировать, быстро стареют, пишут даже, что они вообще вчерашнее слово техники. А дубы будут расти всегда. Завтра их, может, будут сажать больше, чем сегодня. Ведь вряд ли откажется наш наследник от простой человеческой радости полежать в тенечке под деревом. Самолет он заменит ракетой, а дуб и сосну, кажется, не заменит ничем…

А ты, Микола? Хоть ты и таился и никогда не высказывал своих намерений, но мы видели тебя на трибуне. Кто лучше тебя знал исторические даты, цитаты из Маркса, кто глубже разбирался во всем том, что в пору увлечения стихами мы называли скучным словом «экономика»? Впрочем, ты делаешь то, что ближе всего твоему сердцу: учишь. Охваченные жаром бескорыстных юношеских пророчеств, мы, конечно, не думали, что ты будешь объяснять стриженым первоклассникам значение больших и малых букв. На такое мы никогда не согласились бы, мы представляли тебя учителем всего человечества. Не обижайся, Микола, этим грешны мы все, твои друзья…

Ты учишь людей, друг. Из букв складывается слово, живое, человеческое, бессмертное. Сколько таких слов понесут в жизнь твои первоклассники? Каким словом будут вспоминать тебя, своего первого наставника?

Четвертый из нас, наш Гриша, спит вечным сном… Никогда мы с ним больше не встретимся. Не пожмем его крепкой, честной руки. Мы даже не знаем, кем он хотел быть: не успел рассказать, а может, не успел и выбрать своей звезды. Он немного стеснялся нас, своих парней, стеснялся потому, что отстал в школе на класс… Читал те же самые книги, какие читали и мы, спорил, а о своей звезде не рассказал. Только, может, я неверно говорю, хлопцы?..

Помните ноябрьский вечер, дождь вместе со снегом, покосившуюся Тишкину хату, где мы чаще всего собирались? Мы любили самостоятельность и не хотели чужих ушей и глаз. Быть иными нам просто не позволяло дело, за которое мы начинали браться. У Тишки было удобней всего: никто ничего не слыхал и не знал. Помнишь, Микола, как ты принес в тот вечер под полой своего серого, перешитого из шинели пиджака наше первое оружие — винтовочный обрез? Я и теперь не знаю — может, ты не рассказывал, а может, я забыл: ведь столько прошло времени с тех пор, — где ты его взял. Обрез с виду был нескладный: длинный приклад и короткий, надломленный ствол. Кто-то не очень разбиравшийся в военных делах немного нам напортил: надрезав напильником ствол, он пробовал его переломить, как палку, — в низшей части дула так и осталась загнутая стальная полоска. Но мы не горевали, — затвор ходил гладко, был исправный, остальное зависело от нас самих.

Мы радовались в тот вечер, хлопцы, хотя нам было не радостно, немцы писали, что забрали Москву. Радовались первому оружию, из которого можно было стрелять. О чем другом мы могли в то тяжелое время думать?

Ведь это он, Гриша, в тот вечер предложил нам, помните, хлопцы?.. Он снова немного смущался, думал, что мы примем его слова за шутку. Он тогда сказал, что нужно всем нам выучить «Интернационал» по-немецки. Мы его поняли сразу, хотя сами об этом еще не подумали…

Помните, Тишка и Микола, как на другой вечер мы собрались учить гимн и принесли каждый по учебнику, в котором он был напечатан? В одной книге, я забыл в чьей, слова «Интернационала» были не такими, как в трех остальных. Это был просто более ранний перевод на немецкий язык. Но мы решили учить по тем учебникам, на которых стояла новейшая дата выпуска.

За вечер мы выучили первые восемь строчек. Больше как-то не пришлось. Но больше, пожалуй, и не нужно было, — вряд ли нам дали бы допеть гимн до конца при тех условиях, которые мы имели в виду. У Гриши было худшее, чем у нас, произношение немецких слов, — он учился в вечерней школе, а там требовали меньше. Но вместе у нас получалось складно и хорошо. Помните, хлопцы:

Völker, hört die Signale
Auf zum letzten Gefecht,
Die Internationale
Erkäpft das Menschenrecht!