Топологии Миров Крапивина

Но во что они превратятся, памятники так и не узнали: «Дети Шумса» растаяли так же внезапно, как и появились. Видимо — Нилка с Южаковым добрались-таки до двухмерного рулона и швырнули его в огонь. Вот только неясно, откуда теперь столько полтергейстов развелось на Земле: вроде бы и невидимые, а предметы швыряют не хуже метателей молота!.. Уж не в них ли «превра…»?

И только бронзовый Павлик Морозов пожалел вдруг, что он не из той, нетускнеющей бронзы, из которой на далёком Марсе-Итане отливали Колокола Памяти — памятник скорби о погибших городах и безвинно убиенных их жителях… Был бы тогда Павлик не Павликом, а колоколом, и звонил бы в особо тёмные ночи печально так, скорбно и протяжно, как звонят на Земле Колокола Хатыни. И разносился бы бронзовый звон над уснувшим Итаном, над красными песками его…

Или — быть сверкающим ободком иконы, что в Корабельной Церкви в Старотополе, и со стены храма смотреть на кораблики — самодельные, разные, но в каждом — надежда на чудо, на то, что сбудется то, в чём человек уже помочь не в силах… И просить за них Бога, чтобы отвлёкся тот от небесных дрязг да заметил бы безвинно страдающих на Земле…

Или — быть перекованым на герб Горнавера — столицы далёкой, но близкой Астралии… Хотя — нет, этого не стоит, а то опять пойдут конфликты с этой неугомонной буквой «А»!..

Или — улететь бы к звёздам, как улетел памятник-ворота, оказавшийся вдруг звёздным катамараном «Даблстар»!

Или — стоять на берегу озера, как Озёрный Царь, сделанный неугомонным Леркой, возвышаться над крутым речным обрывом, как бронзовый Галька — Галиенн Тукк из Реттерхальма: город исчез давно, а бронзовый Галька по-прежнему стоит на круче, и если б не он — помнил бы сейчас кто про старинный Реттерхальм, наполовину смытый дождями в бездну, наполовину — сбежавший за Грань?..

Или — стоять бы в Храме! В том самом Храме-На-Мосту, что в Синем Городе! Храме-памятнике Алексея и Павлика. Царевича Алексея, невинно убиенного, и его, Павлика Морозова! А то ведь — обидно даже: Синий Город навсегда сохранится в рисунке на вазе, о царевиче Алексее останутся навсегда стихи, хорошие такие стихи:

Бывает предел даже чёрной тоске.
Предел — это ненависть. Господи, жил ли я?!
Мальчишку распяли на грязной доске,
И ржавые гвозди вошли в сухожилия.

Схватили. Хотели, чтоб ползал у ног.

А он не просил ни пощады, ни помощи…
За что?! Он любил то, что вам не дано.
Вы просто боялись, подонки и сволочи!

Распяли на мусорной куче веков,

Воздвигнули крест и сбежали — убийцы…
Он видел с креста далеко-далеко —
Такое, что вам пока даже не снится.

Стихи эти Крапивин ещё 9 марта 1974 года написал… А вот что, что останется от Павлика Морозова — бронзового, заляпанного краской, залитого дождями и грязью… Заступится ли кто за бронзового мальчишку? Хотя — чего уж там! За живого-то никто не заступился, так чего ж бронзового-то оберегать… Всё в жизни повторяется… И не всегда повторение — фарс! Краска вот — красная, словно кровь…

Бегут тучи, скрывают Луну… Протяжно завывает заблудившийся бродяга-ветер…

А тем временем далеко-далеко от Свалки… На Полуострове… Жил-был Город. И не простой Город, а Город-Памятник, потому что имя ему было…

Впрочем, давайте, я опишу его вам, а вы попробуйте по описанию сами имя найти-вспомнить. Хорошо?

«А у края воды пролетали за окнами заросли кустов с жёлтой цветочной россыпью, изгороди, лодки, причалы, бакены, вышки и пакгаузы. Бухта открывалась то с одной, то с другой стороны. Поезд с грохотом буравил короткие туннели и опять выскакивал под жаркий солнечный свет, мчался у жёлтых откосов с крепостными башнями, с лестницами, храмами и бойницами, вырезанными в скалах. Потом побежали каменные белые заборы, оранжевые черепичные крыши, а за ними неожиданно возник колоссальный форштевень и борт…»

«Лестница убегала в тёмную зелень. Узор изгородей был похож на поставленные в ряд штурвалы.»