Читаем Топологии Миров Крапивина полностью

А может — оно и не страшно — что вытерлись и потускнели старые фрески, что полуосыпались, а местами и полностью исчезли под гнётом времени мозаики и иконы?.. Ведь разве дело в них?! Живут в бесконечном мире люди — те самые мальчишки и девчонки, спасённые когда-то Настоящими Командорами — Хранителями! Одни уже выросли, другие ещё растут. Но каждый из них помнит то нежданно-чудесное «Не трогать!», обращённое навстречу опасности! И как от этого вскрика-приказа опасность остановилась, замешкалась, отступила!.. И неожиданным чудом — Хранители, Всадники, Командоры… Такое не забывается! И не забудется никогда!

И если кто-то из этих ребят сам станет затем Командором, Хранителем (а ведь станут!) и сам поспешит на помощь тем, кто в ней нуждается — это ли не лучший памятник Добру! А бронза — она зеленеет от времени… И в гипсовую крошку рассыпается Равнодушие, когда звучит над Землёй, вдоль Дороги, по всему Кристаллу:

Всадники

Я у книжки не помню названия.Книжка — вихрь из атак и погонь.Я читал, как сбруей позванивалПотерявший всадника конь.Конь ушёл. А мальчишку взяли.Был коротким у белых допрос.Руки тонким ремнём связали,Повели на крутой откос.И поставили там над кручей.Серебристы, но не легкиВыползали из ножен тягучиеИх отточенные клинки.Становился я злым и упорным.Злой прищур не сходил с лица.Я отбрасывал книжку в сторону.Я хотел другого конца.Как травинка в заснеженном садике,Как росточек сквозь синие льды,Пробивалась надежда на всадников,На спасителей от беды.Мы тогда не очень умелоРазбирались в героях книг.Были красные. Были белые.Были наши, и были враги.Наши — это любому знакомо.Наш — он тот, кто всегда готовК другу мчаться стрелой на помощьВ дробном грохоте конских подков.Что ж! Они не обманут доверия.Видел я в мальчишеском сне,Как ковбои в выжженной прерии,Торопясь, седлали коней.И, играя литыми кольтами,Подгоняя мустангов лихих,Развивали арканы кольцамиМексиканские пастухи.Расцветали шрапнельные гроздья,Мчались всадники в пыльный зной,И будёновки с синими звёздамиКолыхались серой волной.Мушкетёры, Спартак, АйвенгоИ чапаевцы в бурках седыхВылетали одной шеренгойНа песчаный крутой обрыв.И мальчишка вставал опять,Саблю брал и шёл воевать……Но в ответ на твою бедуЭти всадники не придут.Нынче места нет чудесам.Хочешь чуда — будь всадником сам.Чтоб на помощь друзьям кидаться,Чтобы подлость узлами вязать,Чтобы в руки врагам не даться,Чтобы сыну потом сказать:«Помнишь песню о зимнем садике?О травинке среди зимы?Жили-были на свете всадники,Жили-были на свете мы.Вся земля гудела под нами.Были ночи, как копья, отточены.Били кони копытом в камень —Искры сыпались по обочинам.Знали кони лихую выучку,Не успеет смолкнуть труба,Как мы мчались уже на выручкуК тем, кто звал нас,Где шла борьба.Мальчик, думаешь, нет тех дней?Или, думаешь, нет коней?Время есть! И лошади есть!Да и порох не вышел весь!Владислав Крапивин, 1969 г.
Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
От Шекспира до Агаты Кристи. Как читать и понимать классику
От Шекспира до Агаты Кристи. Как читать и понимать классику

Как чума повлияла на мировую литературу? Почему «Изгнание из рая» стало одним из основополагающих сюжетов в культуре возрождения? «Я знаю всё, но только не себя»,□– что означает эта фраза великого поэта-вора Франсуа Вийона? Почему «Дон Кихот» – это не просто пародия на рыцарский роман? Ответы на эти и другие вопросы вы узнаете в новой книге профессора Евгения Жаринова, посвященной истории литературы от самого расцвета эпохи Возрождения до середины XX века. Книга адресована филологам и студентам гуманитарных вузов, а также всем, кто интересуется литературой.Евгений Викторович Жаринов – доктор филологических наук, профессор кафедры литературы Московского государственного лингвистического университета, профессор Гуманитарного института телевидения и радиовещания им. М.А. Литовчина, ведущий передачи «Лабиринты» на радиостанции «Орфей», лауреат двух премий «Золотой микрофон».

Евгений Викторович Жаринов

Литературоведение
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Михаил Кузмин
Михаил Кузмин

Михаил Алексеевич Кузмин (1872–1936) — поэт Серебряного века, прозаик, переводчик, композитор. До сих пор о его жизни и творчестве существует множество легенд, и самая главная из них — мнение о нем как приверженце «прекрасной ясности», проповеднике «привольной легкости бездумного житья», авторе фривольных стилизованных стихов и повестей. Но при внимательном прочтении эта легкость оборачивается глубоким трагизмом, мучительные переживания завершаются фарсом, низкий и даже «грязный» быт определяет судьбу — и понять, как это происходит, необыкновенно трудно. Как практически все русские интеллигенты, Кузмин приветствовал революцию, но в дальнейшем нежелание и неумение приспосабливаться привело его почти к полной изоляции в литературной жизни конца двадцатых и всех тридцатых годов XX века, но он не допускал даже мысли об эмиграции. О жизни, творчестве, трагической судьбе поэта рассказывают авторы, с научной скрупулезностью исследуя его творческое наследие, значительность которого бесспорна, и с большим человеческим тактом повествуя о частной жизни сложного, противоречивого человека.знак информационной продукции 16+

Джон Э. Малмстад , Николай Алексеевич Богомолов

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное