Тоска по Лондону

Но это я задним умом крепок. А тогда пределом свободомыслия моего было (дело-то делается не в комитетах. Уже еретическая мысль, за одно это меня следовало растерзать, что и делалось незаметно для меня. Но как ты уже знаешь, Эвент, некоторые обладают свойством не замечать мелочей на пути к цели, вот и я собственного терзания не заметил и продолжал твердить, что дело делается в коллективах, которые следует подобающим образом реорганизовать.

В миролюбии нашем я тогда еще не сомневался. Со всеми вместе выводил: «Хотят ли русские войны, хотят лирусские, хотятли русские…» А по ночам видел повторяющийся сон. Бегу в серо-синих сумерках по городу, он разрушен, но расчищен. Транспорта городского больше нет, я бегу, надо успеть. Куда — это как-то несущественно, но успеть надо непременно. Бегу и поглядываю на небо. Там гига: на немыслимой высоте, четко видимый, подсвеченный недавно зашедшим розовым солнцем, проплывает баллистический комплекс, несущий смерть, размером где-то в десять угловых градусов и несказанного совершенства форм. Эта смерть не наша, нашу мы не увидим. Эта тем, кто увидит лишь вспышку. Бегу по неузнаваемому городу, обвалившиеся стены знакомых зданий таращатся оконными проемами. Успеваю, куда надо, и возвращаюсь туда, куда уже направлен заряд. На душе легко, семья в безопасности, а зрелище недосягаемо высоко проплывающих гига вызывает лишь почтение: вот так размеры!

В конце лета к нам пристроился сотрудник отдела снабжения, он жил по соседству, и наше общество пришлось ему по душе. Помимо живой речи и копны курчавых волос, он интресен был национальностью — караим. Скажите, с присущим ему занудством поинтересовался Скрипун, не будете ли вы так добры объяснить, чем, собственно, караимы отличаются от евреев? Умом, ответил караим. А вы-таки да караим, с небезосновательным сомнением осведомился Скрипун. А какая разница, отповедал караим, коль скоро я пожинаю благие плоды своего караимства?

Караим стал сообщать нам цифры, от которых подтаяла моя вера в умственное превосходство над тупицами из моей студенческой группы, пожинавшими благие плоды своей тупости, тогда как я не мог пожать плодов разума. Скрипун комментировал цифры без деликатности. А я ведь и сам знал, только свести свои знания воедино не желал: предвидел потерю душевного комфорта.

Но день настал. Прихожу на работу, а мне сообщают, что мой любимый начальник в больнице по поводу гнойного аппендицита. Наскоро выдал задание группе и — в больницу. По дороге зашел за Скрипуновой. Доехали трамваем, поднялись по жаркой лестнице, в палате протиснулись между кроватями и увидели Скрипуна с кальсонами на голове. На осторожные расспросы он раздраженно ответил, что с головой у него все в порядке, а кальсоны выданы утирать пот, полотенец в больнице не хватает. В палате на двоих лежало пятеро, и Скрипунова жизнерадостно сообщила, что для работников ГУГа строят новую просторную больницу на одном из живописных холмов в центральной части города, там полотенца будут. Пусть только болеют, выпалил Скрипун, мы им еще построим. Четверо страдальцев со своих кроватей поддержали реплику Скрипуна восторженными стонами, каждый в своей тональности, и тут я понял, как монолитно единство партии и народа. Язва-Скрипунова, неравнодушная к титскизму давно и последовательно, пришла в неизъяснимый восторг и такие стала выдавать вариации о предметах дамского туалета, способных заменять полотенца в новой гуговской больнице, что Скрипун выставил нас, чтобы не смеяться со своим вспоротым животом.

Несколько дней прошло под рефреном «Пусть болеют». Треснула ширма, которую я позволил пропаганде воздвигнуть между собой и действительностью и которую, как оказалось, оберегал.

Вскоре меня и Скрипуна сняли с работы. Не за ту шутку, не то снятием дело не ограничилось бы, а за провал производства прибора для сортировки живых трупов. Как мы не доказывали, что прибор неработоспособен, принят неосмотрительно, до завершения клинических испытаний, никто нас не слушал. Козлов нашли, отпущение свершилось. Поиски новой работы (я нашел ее у Косорыла) оставили от прежнего моего идеализма рожки да ножки. Я ушибся о Ея Величество Пятую Графу среди полного гражданского мира и задолго до Шестидневной войны. Недеяться стало не на что.

Ну что ж, так станем надеяться дальше! (Только не говори мне, Эвент… Впрочем, ладно, статистически ты все равно умнее.) А Скрипунова на мужнином и моем страдании написала роман «Капля крови», которого я, кажется, не читал, но который всем рекомендовал.

Потом Скрипун уехал в другой город. Как он мог оставить этот? Меня вон откуда принесло, а он так и не вернулся. И его, в случае чего, надо тащить обратно, он честен и умеет слушать. А уж говорить, так и вовсе во сто крат лучше меня.