Тоска по Лондону

Шановный, сказал Явор, явный лидер группы и не удивлюсь, если всего движения в регионе, с Утопистом напрочь уже задвинувший егупецкого эмиссара, цэ нэ дуже прываблыва вдача, колы людына кохае свои переконання и нэ бажае з нымы розлучитыся. Людына на вашому ривни пэрэважно гнучка и здатна на набуття нового досвиду и новых пэрэконань. Я сказал, что за негибкость меня и уполномочили на переговоры, ибо все, что нам осталось — это убеждение, что наши жизни чего-то еще стоят. Если нас убедят в обратном — что ж…

В последовавшем затем обмене мнениями с преимущественным употреблением ненормативной лексики оппоненты настаивали на своем, приводя мой же давний довод: что не делается быстро, не делается никогда. Я, подивившись втихомолку, как небезобидно слово, даже сказанное с наилучшими намерениями, советовал не цитировать меня против меня же, этим меня не проймешь, и счет вести не на выигранные в борьбе дни, а на сбереженные жизни, без чего вы, почтенные, скатитесь в ту субстанцию, из которой так усердно стараетесь выбраться.

Меня снова стали учить политграмоте.

Это и были те прения, которые я прервал притчей.

Еще одна деталь. Украинською мовою я володию впевненно и розмовляю без жодного акценту, але — на этот раз упорно и не сбиваясь говорил по-русски, так как не желал, чтобы меня хоть на миг приняли за своего. Да, мы единомышленники по отношению к данной структуре, но не принадлежим к единой дружной семье, как нас, не скрывая, правда, лукавства и зла, пытались уверить, а, впрочем, в отношении моего народа не очень и пытались. И я, сидя на гребешке плохо засыпанной, а большей частью и вовсе разрытой ямы с костями и пеплом, нисколько не обязан делать вид, что все распрекрасно и ничего не произошло. Глупенькая доверчивость в моем вкусе, но эту роскошь я могу позволить себе лишь в качестве приватного лица. А здесь речь идет не о моей жизни, и честным словом в таких переговорах не обойтись.

А чем? Какие гарантии можно получить? Чего я могу требовать? Много ли они, в сущности, могут? Как бы вел я переговоры на их месте? На что надеюсь?

Не знаю. Жду, пока другая сторона сама что-то предложит.

А если не предложит? На кой черт им мое или нас, всякоязычных, согласие? Не могут, что ли, они делать дело, вовсе не ставя нас в известность о своих планах?

Не знаю, ничего не знаю. Если честно, это-то меня и удивляет: нас информируют и словно спрашивают, не возражаем ли.

Возражаем, нет гарантий, что не прольется кровь. Нации готовы сводить счеты. Почва идеально подготовлена к стравливанию. И нисколько не утешает наличие национальной интеллигенции. Бушует чернь, она и собственную интеллигенцию не пожалеет.

Наверно, мне удалось должным образом накалить обстановку, я получил требуемое. Рычаг потерял терпение. Он подскочил на стуле и завопил:

— Та скильки тут залышилось тых жи… евреив, що мы повынни рахуватыся з нымы нашою судьбою!

Я встал. Утопист, успев бросить на Рычага яростный взгляд, тоже встал и пытался меня удержать, но я сухо сказал, что на первый раз хватит, позиции обозначены и, вероятно, обеим сторонам надо подумать, что они могут уступить, а что обязаны сделать. О том, что уступать нам нечего — кроме своих жизней, разумеется, — они догадаются сами. О том, что они могут сделать, понятия не имею. В обуздание черни верю условно. В обуздание голодной черни безусловно не верю.

Бог им в помощь, это их проблема. С тем ушел. Уже то хорошо, что нашим согласием не пренебрегают, принимая судьбоносные решения.

Нет, я не наивен, сюда не с Луны попал, а с Запада, там подводят материальную базу под любое урегулирование, а это не что иное, как урегулирование, и никакое будущее государство на землях распадающейся империи не может рассчитывать на материальную поддержку Запада, не показав гуманную мину на зарождающемся лице. Это я понимаю. Но двое из шести материальными мотивами не руководствовались. И мальчик, которого я выставил ради относительного хотя бы покоя его матери, тоже. И то, чем они руководствовались, греет мое сердце.

Но не распускай слюни. Это сделают их радикалы, оправдают погромную чернь: своя, куда денешься, своих надо защищать. Дело позорное, но неизбежное. И кому это делать, как не интеллигенции, она грамотная, писать умеет, вот и напишет, базу подведет, все объяснит.

Ладно, это позади. А предстоит нечто совсем иное и далекое от политических переговоров, в которые меня втравили наперекор воле и от которых улизну так или иначе, едва найду подходящего заместителя. Или просто улизну, а подходящий найдется сам. Не хочу рассуждать рационально и быть примерным, баста!