Тоска по Лондону

Я надел ватник. Есть у меня такой, остался от периода надежд. Сразу по возвращении в этот бедлам со мной слегка заигрывали, таскали на местное телевидение, чтобы пустить в эфир исповедь эмигранта и как там на Западе, все разлагается. Увы, разлагается, видел воочию, но не желал лить воду на мельницу титскизма, разлагавшегося быстрее. Что и привело к нулю результат наших с телевидением потуг, им все в сравнении требовалось. Этот период моего бытия впоследствии я стал называть периодом надежд, и в этот период мы по-хорошему сдружились с телеработниками. Им, в общем, плевать было, что пустить и что не пустить в эфир, это дело ГУГа, нашему общению это не противостояло.

Как-то в день субботний, осенью, закатились мы в колхозную глушь, на край какого-то картофельного поля. За полем начинался смешанный лесок (сосенки, дубки, чахлые буки. На мокрой увядшей траве, поверх отцветших полевых цветов, мы расстелили полиэтиленовую пленку, на ней одеяла. Ветер гнал над нами низкие облака, временами накрапывал дождик, но мы были одеты подобающим образом и нам было хорошо. Мои новые друзья подарили мне вот этот ватник, его ни дождь, ни мороз, ни даже радиация не берут. Телевизионщики люди небогатые. Мы пили спирт, ели печеную картошку, которую сами накопали, печеные яйца, которые, правда, не сами снесли, что-то рыбное в томате. Нас было пятеро и мы растворились друг в друге. Семейных пар не было на этом междусобойчике, две наши дамы участвовали в беседе на равных, целовались с нами, и мне тоже перепала порция ласки. Выехали мы как бы на съемку и, сами понимаете, время от времени с какой-нибудь из дам уходили в фургончик на обогрев, день пролетел как час, и мы удивились сумеркам.

Итак, я надел ватник. Вряд ли это поможет, если придется падать с высоты в тридцать пять футов. Черт бы побрал этого Жучилу, не мог найти диван-подругу с квартирой на первом этаже. Тогда, правда, пришлось бы выдумывать иной план, и он вряд ли был бы проще. Под ватник я надел еще и кожаную курточку, опять же на случай падения. Предусмотрительность дебила. У Анны взял чулок, натянул на лицо. Мой фотоаппарат со вспышкой украли, но они насобачились уже что-то подобное производить. Не ах, конечно, но фотошедевр не нужен, нужна обалделая физиономия Жучилы и голая баба рядом.

Противно? Ну, не то слово. Если бы Наставник был жив и узнал, что я затеваю, он с отвращением отвернулся бы от меня. Да я и сам отвернулся бы от любого и в жизни никогда не общался с ним за такие дела. Но выбора у меня нет. Как говорится, на войне и в любви все позволено. А я люблю ЛД, хоть он и сексот. Разве любят за что-то? Любят вопреки. И он меня так же. Если бы мы принадлежали к противоположным полам… или хотя бы обладали противоестественными склонностями… Но нам и того не дано. И любовь наша осуществилась в подследственном титском порядке.

Жду. Пока не стемнеет, мне в этом ватнике даже на улице явиться нельзя: не сезон, привлеку внимание. А переодеваться поблизости от дома жучилиной подруги незачем: по несчастному для Жучилы стечению обстоятельств, ее дом в двух кварталах от моего.

План прост. Забраться на крышу дома, путь разведан, привязать к трубе крепкую веревку, она у меня тоже припасена, спуститься к нужному окну, и оно мне ведомо, знаю, где ложе любви, выход, выключатели, каковы запоры на двери, выждать, пока погаснет свет и начнется непродолжительный сеанс титского секса, не лучшего в мире. Потом высадить ногами окно и в темноте, ослепляя совокупляющихся вспышкой, щелкнуть раз-два, после чего стремительно бежать. На стороне противника физическая сила и превосходство в численности. На моей стороне фактор внезапности. Известно, что это кратковременный фактор. Значит, кампанию надо провести молниеносно. Потом, на моей стороне будет то преимущество, что я буду в штанах, а Жучила без. Хотя по лестницам сподручнее бегать без штанов, что-то нашептывает мне, что Жучила этой сподручностью не соблазнится. Так что главное вырваться, а уж дальше побегу в одиночестве.

Октябрьский вечер прохладен, и мне не жарко в моей телогрейке. Сидя на крыше с чулком на физиономии, с обвязанной вокруг трубы веревкой в руке и фотоаппаратом на шее, думаю о том, что, если убьюсь, замысел провалится. Зря очаровывал Сокиру. Все зря. И эссе не опубликуют. Покойники не знают, горюют ли по ним. С другой стороны, и эссе, и Сокира только средства на пути к замыслу. Вот если поймают — заколют в больнице на раз, и уже завтра в голове моей не будет рассудка. Анна станет навещать меня все реже, кормить, тупо роняющего слюни, я ее вряд ли даже узнаю… Не удалось мне наказать ее обидчика. Дознался лишь, что все произошло, как я и полагал, на почве неудовлетворенного домогательства: была безотказна — и вдруг?.. Погорюет, конечно, но характер у нее легкий, утешится.