Тоска по Лондону

В молодые годы случилось стать свидетелем того, как рабочие моего родного завода пытали старшего мастера термического отделения Починщика. Возник вопрос, кому на самом деле принадлежит почин «Превратим же ж нашу термичку в ячейку раститского быта!», что резко снижало потребление алкоголя на термическую душу, а без алкоголя чем жить прикажете? Термичка разделилась на два лагеря и подвергла Починщика жестокому испытанию. Он орал благим матом, но проявил партитскую стойкость, ни в чем не сознался и в результате со сломанной ногой очутился в больнице, где прославил завод вторично. Вообще-то нога отношения к делу не имела и сломана была как досадная помеха на пути к объекту пытки. Зато первое же купание страдальца выяснило, что пытка не прошла для него бесследно. Слух о том молниеносно облетел служебные помещения Первой горбольницы, и весь ее женский преимущественно персонал, уже год как удостоенный звания «Коллектив раститского труда», с воодушевлением взял шефство над Починщиком.

Не стану набивать себе цену и утверждать, будто провожу за обдумыванием починов бессонные ночи. Наоборот, тогда именно и засыпаю. Балалайка сперва от этой легкости кривился, потом увидел, что власти предержащие глотают мое варево не морщась, и зажил сыто при репутации незаменимого починодела.

Одним из первых починов я предложил самоограничение в потреблении. Подвел базу (свой пунктик, кстати): потребляя, мы переводим природу, а она не бесконечна, как оказалось. Нельзя вдыхать меньше воздуха или пить меньше воды. Но меньше жрать — можно. Даже полезно. Меньше животных будет убито. Посмотрите, как индусы едят. Не нажираются. Масса этих, как их, вегетарианцев. А мы что, хуже? И так далее. Вы думаете — чушь. А видели бы, как за это ухватились СМИ. Балалайка стал звездой телеэкрана. В соавторы ему прилепили сельскую бабусю, нужен был и такой персонаж. Бабуся, как говорят одесситы, сыпала квазимудрых сентенций, Балалайка переводил их на язык современной науки. Потом оказалось, что бабуся попалась с инициативой, все стремилась расширить сферу влияния и выйти на международную арену. Пришлось оградить ее районным забором, и Балалайка остался монопольным владельцем почина.

За этим пошли другие. Теперь мы даже развлекаемся починами: за стопроцентный охват починами всего населения, за овладение смежными починами, за починку починов прошлых лет…

Случалось, в этой навозной куче попадались жемчужные зерна, и тогда приходилось удивляться чутью и неусыпной бдительности аппарата. Казалось, ведь и репутация Балалайки безупречна, и авторитет по части идеологической стряпни неоспорим, и принимались его почины иногда по два в месяц — и тем не менее жемчуга отвергались безошибочно. Без колебаний, интуитивно, словно по запаху.

Думаю, никогда не причинял я столько вреда державе. Уж она на ладан дышит, ей радикальное что-то делать надо, а я помогаю прятать язвы и штукатурить морщины. Таков ее заказ. Что ж, туда и дорога. Хоть и не знаю, что вырастет на перепаханном поле. Чересчур глубоко вспахано, до огненного пояса.

В общей сложности у меня уходит час на почин, еще час на уточнение замысла, на то, чтобы растолковать и продиктовать Балалайке тезисы первой, так сказать, учредительной статьи. Материальной выгоды от этого никакой. Зато, когда Балалайке заказывают очерк из столицы, мое участие в написании одними тезисами не ограничивается, и тогда гонорар делится пополам. Справедливо или нет, на большее я не претендую: у Балалайки жена с ребенком, любовница с двумя, все дети его собственного производства, и сам он не дурак выпить. Да и с точки зрения индивида, испытавшего все в мире разновидности социального лицемерия, что такое справедливость…

Сегодня Балалайка ждет очередного почина. Я же сказал — «есть идея». Не уточнил, что ему от этой идеи одни хлопоты. До сих пор его услуги сводились к информации. Сегодня я потребую участия. Это не принцип справедливости. Это принцип силы. Я еще в состоянии его заставить. Вот когда не смогу, будет худо, даже принцип справедливости не поможет.

Выхожу из дому. Небо низкое, серое. Скучный дождик шелестит. Ему и шелестеть-то нечем, деревья не распустились. Есть какой-то звук, но определить его затрудняюсь. Словом, противный дождик. Температура 10 по Цельсию. В такую погоду лирика спит, похрапывая, я решительно ничего не жду от природы и настроение у меня самое рабочее. Если еще стану покушаться на самоубийство, это произойдет в ясный день, вероятнее всего, при розовом закате.

Развинченным шагом миную «фонтан» и сворачиваю на боковую тропинку: даже «фонтан» место для нас чересчур оживленное, три-четыре пешехода в час. Не много, но я-то у города один, меня замечают все. Даже в грезах не снилась мне такая известность.

Балалайки, естественно, нет. Я пришел рано. Не от нетерпения, какое там. Я всегда прихожу рано. Мне невыносима мысль, что меня ждут, что ради меня кто-то растрачивает свое драгоценное время. Предпочитаю растрачивать свое. И растратил его немало. Даже если не был заинтересован в свидании.