Читаем Тотальные истории. О том, как живут и говорят по-русски полностью

В индустриальный и приграничный Курган из очаровательного Ялуторовска мы, как и в Омск, приехали уже затемно, поэтому, к сожалению, тоже мало что видели. Запомнился залитый серебряной краской памятник местному пионеру-герою Коле Мяготину, введенному в этот чин за мученический подвиг, в общем, соответствующий аналогичному подвигу всесоюзного Павлика Морозова — и столь же сильно мифологизированный. Отставляя сейчас вопрос, что там было на самом деле, а чего не было (желающие могут справиться в «Википедии», а нежелающие — помедитировать на слова акулы интернет-журналистики Вячеслава Варванина, что никакого «насамомделя» не существует), я не могу не заметить, что нигде так явственно, как в этих скромных во всех смыслах памятниках, не проступает твердый религиозный фундамент официально атеистической советской власти, для которой Октябрьская революция и Победа, 7 ноября и 9 мая, были тем же, что для христиан — получение Моисеем скрижалей и Воскресение Христово. Эти даты — центральные события советского, так сказать, Ветхого и Нового завета, главные оправдания собственного существования, экономическая ущербность которого уже к 30-летию Победы проступила вполне отчетливо. У нас нет колбасы — зато мы победили! При таком подходе вопрос, сколько же мы еще будем переживать далекое историческое событие, победу во Второй мировой войне, как экзистенциальное, вопреки тому, что живых свидетелей уже практически не осталось, становится неуместен и неприличен. Отмечают же христиане на каждое Рождество и Пасху события двухтысячелетней давности как сегодняшние, и никого это не удивляет. И никого не удивляет, что мощные фигуры революционных пророков и боевых апостолов обрастают сонмом более соразмерных человеку ангелов, угодников, местночтимых святых. Таких, как навеки 14-летний Коля Мяготин.

* * *

Курганский вечер закончился в ресторане, рекомендующим себя как бар мужского рода «Рубаха». Мне по этому поводу вспомнился герой известного рассказа Станюковича «Максимка» — матрос Лучкин, который, обучая негритенка русскому языку, «указывал на разные предметы и называл их, причем, при малейшей возможности исковеркать слово, коверкал его, говоря вместо рубаха — „рубах“, вместо мачта — „мачт“, уверенный, что при таком изменении слов они более похожи на иностранные и легче могут быть усвоены Максимкой».

Креатив курганских рестораторов, как выяснилось, этим не ограничивался: представления их о мужских вкусах оказались не менее своеобычны, чем о русской грамматике. В меню, среди прочего, фигурировали такие холодные закуски:

— интеллигенция (120/50/30/30) (джем апельсиновый, миндаль, крекер, колбаса с/к «Чоризо», свинина с/к, говядина вяленая, сет сыров: пармезан, бри, сыр с голубой плесенью);

— мужской набор (270/90/20) (буженина, язык отварной, свинина собственного копчения, болгарский перец, капуста по-грузински, хрен, горчица зернистая икра кабачковая).

Впрочем, застольная беседа оказалась интереснее стола: нашими vis-a-vis и здесь стали местные энтузиасты Тотального диктанта, среди которых — учительница литературы старших классов, предоставившая мне счастливую возможность узнать, кого из современных русских писателей изучают — или хотя бы упоминают! — в нынешней русской школе в двух тысячах километрах от Москвы. Педагог, как ей по должности и положено, была консервативна, но вполне мила и, главное, в теме.

Вторым моим собеседником оказался студент-филолог, избравший себе темой для диплома творчество одного из ныне здравствующих детских писателей. Ничего не имея против этого писателя, я все-таки дал юному коллеге свою визитку и обещание доставлять ему сведения о современной детской литературе, буде он захочет расширить кругозор. Увы — студиозус так и не решился написать мне. Если эта книга попадет ему в руки — дублирую приглашение.


Тема детской литературы обрела неожиданное продолжение наутро, когда московская коллега, увидев мой геотег в Фейсбуке, написала мне едва ли не в панике: «Миша, что ты делаешь на моей родинке?» Я знал, что она родом не из Москвы, но не думал, что именно из Кургана. А она знала, что я урожденный москвич, который, видимо, в ее понимании с Курганом не мог иметь ничего общего.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки