«Товарищ Керенский»

Подобный эпизод не был зафиксирован в протоколах съезда. К воспоминаниям Русанова следует относиться осторожно. Однако он довольно точно цитирует фрагмент речи Керенского и, возможно, верно передает собственное настроение. Стоит также вспомнить, что именно Русанов был первым видным членом партии, который публично критиковал популярного министра в связи с его речью о «взбунтовавшихся рабах». И в том и в другом тексте чувствуется неприятие политического стиля Керенского, только в мемуарах это отношение еще более усилено, что могло произойти под воздействием последующих событий. Тем не менее, как представляется, воспоминания все же передают и атмосферу обожания популярного политика, и неприятие подобного политического стиля некоторыми руководителями эсеров[936]. Русанов призывал делегатов съезда, шумно приветствовавших Керенского, «не создавать себе идолов»[937].

На другой день Керенский прибыл на съезд, чтобы в новой речи ответить на вопросы, заданные ему заранее[938]. Делегатов интересовала трактовка военным министром «революционного оборончества», корректность описания его визитов и выступлений «буржуазной прессой». Наконец, министра прямо спросили о том, является ли он представителем партии в правительстве. Керенский заявил, что его присутствие на съезде говорит само за себя. Хотя это утверждение противоречило предыдущим его высказываниям, оно было встречено аплодисментами. В целом министр не сказал на съезде ничего, что уже не говорилось бы им в речах, адресованных более широкой аудитории. Вряд ли это могло польстить депутатам, представлявшим цвет партии и желавшим быть причастными к большой политике. Речь оратора неоднократно прерывалась аплодисментами, стенографический отчет даже фиксирует возгласы «Браво», за которыми последовала овация, когда Керенский в очередной раз отверг обвинения в стремлении стать «Бонапартом». Можно предположить, что «керенистов» и «керенисток», о которых писал Русанов, привлекала эффектная форма выступления Керенского, а не ее содержание – не отличавшееся ни новизной, ни глубиной анализа, ни точностью формулировок.

В завершение речи Керенский заявил, что некоторые заданные ему вопросы носят «технический характер», и попросил разрешения не отвечать на них. Вряд ли все делегаты считали их «техническими», ибо вопросы стали выкрикивать с мест. На некоторые министр явно не хотел отвечать. Один депутат интересовался отношениями между Керенским и партией: «Считаете ли Вы необходимым для Вашего дальнейшего пребывания министром получить санкцию партийного съезда?» Другой вопрос касался самой важной для Керенского темы – активных боевых операций: «Считаете ли Вы возможным наступление в данный момент, когда наши союзники не отказались от завоевательных тенденций?» Отвечая на первый вопрос, министр с сожалением заявил, что не сможет участвовать в работе съезда, но выразил надежду, что его поддержит «огромная масса друзей и товарищей». На другой вопрос он не ответил. Когда Керенский покидал зал, стенограф зафиксировал аплодисменты и шум[939]. Можно предположить, что отношение к выступлению министра разделило депутатов на противостоящие группы.

Через несколько дней, 1 июня, на съезде состоялись выборы в Центральный комитет партии, и Керенский, популярнейший политик страны, получил лишь 134 голоса «за», а 136 – «против»[940]. Уже во время голосования, нарушая процедуру, левый эсер П. П. Деконский, разоблаченный через некоторое время как агент царской тайной полиции, выступил против кандидатуры Керенского – ввиду того, что министр только что издал приказ, усиливающий меры наказания дезертиров и военнослужащих, отказывающихся выполнять боевые приказы. Сообщение вызвало острую полемику – в итоге текст приказа Керенского был зачитан, но обсуждения допущено не было. Возможно, демарш Деконского повлиял на исход голосования[941].

Для руководства партии итоги выборов представляли очевидную проблему: следовало найти им объяснение, приемлемое для различных течений. Председательствующий огласил несколько заявлений (групповых и личных), авторы которых удостоверяли, что, не подавая за Керенского голоса, они руководствовались не политическими, а деловыми соображениями: он перегружен работой в правительстве и не сможет участвовать в практической работе ЦК[942]. Вряд ли это обоснование выглядело убедительным: в ЦК были избраны и Чернов, также работавший в правительстве, и Брешко-Брешковская, которая физически не могла уделять много времени «практической работе».