«Товарищ Керенский»

Известный военный историк генерал Н. Н. Головин критически оценил признания Деникина: «Эта выдержка чрезвычайно характерно обрисовывает указанную нами примитивность мышления, с которой подходил высший командный состав к революционному процессу…из слов генерала Деникина видно, что весь расчет на спасение русской армии был основан на одержании окончательной победы, приводящей к миру. Между тем в 1917 году война находилась еще в той стадии, когда была применима только стратегия изнурения и когда наполеоновские сокрушительные удары, решающие сразу судьбу войны, были абсолютно невозможны». Головин выносит суровый приговор военачальникам, ставившим нереальные цели: «…наступление на русском фронте в июне месяце для общесоюзной стратегии было совершенно бесцельно, а для самой России представлялось чрезвычайно опасной авантюрой»[960].

Однако, как уже отмечалось, в 1917 году ответственность за провал наступления профессиональные военные нередко возлагали на Керенского. Командующий одним из армейских корпусов записал 7 ноября в своем дневнике: «Если бы Керенский нашел в себе достаточно ума и мужества, чтобы в июне решительно сказать союзникам, что мы наступать не в состоянии, то он до сих пор сидел бы в Петрограде и большевики не были бы хозяевами России»[961]. Между тем командиры высокого ранга не стремились предотвратить злополучную операцию, хотя военный опыт позволял им видеть все ее возможные последствия: случаи отказа со стороны целых частей выполнять боевые приказы, более того – солдатские бунты имели место и до революции[962]. Можно было бы предвидеть, что «демократизированная» армия, получившая опыт массового братания с противником, не проявит должной стойкости в наступлении. (В 1917 году и многие соединения более дисциплинированной французской армии, не переживавшей последствий революции и сохранявшей единоначалие, отказывались исполнять приказы и предъявляли командованию и правительству собственные требования.)

Как же войска, утверждавшие боевые приказы голосованием, удалось убедить наступать? Французский офицер, находившийся в России, так описал ситуацию: «Значит, надо, чтобы русский солдат сам себя обрек на смерть. Если он сделает такое, это будет уникальный подвиг»[963]. При каких обстоятельствах многие солдаты сами обрекали себя на смерть? Что побуждало их совершать «уникальный подвиг» самопожертвования? Каким образом фронтовики, братавшиеся с врагом на протяжении нескольких недель, возобновили боевые действия? Как солдаты, имевшие возможность «легально» уклониться от участия в боевых действиях, смогли первоначально проявить достаточную дисциплину, храбрость и спаянность? Ведь до самого последнего момента и Керенский, и многие командиры не были уверены, что русские солдаты пойдут в бой[964]. Между тем они не только атаковали противника, но и проявляли иногда такой наступательный порыв, какого не ожидали ни российское командование, ни противник. Наступление было воспринято врагом в качестве серьезной угрозы, несмотря на тот факт, что немецкие и австрийские генералы были прекрасно осведомлены о деталях грядущей операции – благодаря действиям своих разведчиков и чрезмерной откровенности российских солдат, участвовавших в братаниях[965].

Для ответа на эти вопросы необходимо уделить особое внимание пропаганде, адресованной фронтовикам. Пропаганда играла невиданную дотоле роль на всех фронтах мировой войны, но и на таком фоне ее значение для Июньского наступления было исключительным.

При подготовке наступления большую роль сыграли военная печать, войсковые комитеты, комиссары Временного правительства, иногда с ними удачно сотрудничали командиры. Наконец, совершенно особое значение имели выступления и действия Керенского, который участвовал в заседаниях комитетов, произносил речи на митингах и к которому пристало ироничное прозвище «главноуговаривающий». Сроки наступления несколько раз переносились – генералы непременно желали, чтобы министр выступил перед частями, назначенными для атаки. Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта обратился 6 июня к Керенскому: «Считаю долгом высказать убеждение, что перед началом наступления необходим как последний нравственный толчок призыв Временного правительства в форме приказа в виде телеграммы комиссарам. Все начальствующие лица и солдаты во главе со мной покорно просят Вас посетить войска ударных армий для духовного общения с нами перед генеральным сражением, которому, быть может, суждено сыграть исключительную роль в судьбах нашей обновленной Родины»[966].