«Товарищ Керенский»

И все же имеются свидетельства и того, что встречи военного министра с войсками оказывали положительное воздействие на солдат. Из 7-й армии, например, докладывали: «Приезд военмина [военного министра] произвел благоприятное впечатление». Командир же одного из корпусов, сочувственно цитируемый Деникиным, уже после начала наступления также особо отмечал «обработку солдат комитетами, начальством и военным министром Керенским, которая в конечном итоге сдвинула на самый трудный первый шаг»[979]. Можно допустить, что генералы намеренно преувеличивали эффективность пропагандистских усилий министра, желая польстить начальству. Однако известны случаи, когда полки, считавшиеся недостаточно боеспособными, не только с воодушевлением приветствовали Керенского, но и проявляли стойкость во время наступления, о чем сообщалось в официальных сводках. Следует, разумеется, осторожно относиться к пропагандистским сообщениям, восхвалявшим Керенского. Но и в документах личного происхождения можно увидеть свидетельства того, что некоторые фронтовики, сперва без оптимизма оценивавшие перспективы наступления, затем вынуждены были признать свои опасения чрезмерными: войсковые части, казавшиеся ненадежными, шли в атаку. Врач одного из армейских корпусов Юго-Западного фронта 14 мая записал в своем дневнике:

На днях приезжал на фронт и в армию Керенский, от которого более легковерная публика ожидает с нетерпением обещанного им насаждения «железной дисциплины» и применения «во всей строгости законов» в развалившихся войсках; но – увы! – пока еще ничто не предвещает этого…

…наконец прибыл сам министр; поговоривши перед солдатами о царском гнилом режиме и о сладостях полученных свобод, он в самых изысканно-вежливых сантиментах пригласил собравшуюся ораву с позиций самовольно не уходить, подчеркнувши, что силой-де удерживать вас в окопах не будем, надеясь, что вы (подразумевай – «паиньки»!) не будете удирать… «Ведь вы этого не сделаете? Да? Да?..» – настойчиво он заключил этим вопросом свое обращение к нашим горе-воинам; погладивши по голове их, он еще разъяснил им, что офицер – тот жеде солдат, который только должен вдвое больше работать и вдвое, если не больше, несет ответственности против них, милых голубчиков! Нетрудно предвидеть, как все эти прекрасные речи «власти» преломятся в черепах всей серой массы – отобьют ли у нее смертную охоту втыкать штыки в землю и неудержимое устремление «до лясу», или нет; а пока результаты толстовского непротивленства нашей власти злу мы видим…[980]

10 июня в дневнике появилась новая запись: «Без радости и надежды все относятся к готовящейся операции… Все приходящие новые войсковые части находятся в состоянии того же морального разложения, как и части нашего корпуса. <…> Я на это наступление смотрю как на наше последнее погребальное шествие! На днях сюда приезжает Керенский. Готовимся к удару шумя, крича, анонсируя, и удар этот, как обычно, не будет для немцев неожиданным! Угостят нас противоядием, от которого нам и не оправиться»[981]. Однако, вопреки этим предсказаниям, солдаты данного соединения упорно атаковали врага – несмотря на тяжелые потери, которые они несли: «Потери в корпусе на 18-е число убитыми и ранеными превышают половину состава! Керенский щедро наградил наш корпус: произвел одного солдата в офицеры, приказал выдать на каждую роту по 10 Георгиевских крестов и по 10 Георгиевских медалей»[982].