«Товарищ Керенский»

Репутация «борца за свободу» была необычайно важна для легитимации многих политических лидеров – в этом отношении Керенский не стал исключением. Однако его жизненный путь привлекал особое внимание издателей и читателей: ни один другой деятель той поры не мог похвастаться таким количеством брошюр, посвященных его биографии. Репутация «народного трибуна», боровшегося со «старым режимом», слава «пророка», провозглашавшего грядущий крах монархии, – все это подтверждало статус вождя. В целом же при описании биографий разных политиков революционной поры использовались схожие приемы, порой – одинаковые риторические обороты, разработанные поколениями участников освободительного движения. И Керенский, и некоторые другие политические лидеры эпохи революции характеризовались как «борцы за свободу», а их пригодные к политическому употреблению жизнеописания представали частью сакрализованной истории освободительного движения, истории, которая становилась основой политики памяти революционной России.

Вступление Керенского во Временное правительство в качестве министра юстиции потребовало поиска особых форм репрезентации власти. Образы «министра народной правды», «демократического министра» диктовали необходимость использования новой риторики, новых, «демократических» жестов и ритуалов. Керенский отвергал те предлагавшиеся ему образы, которые открыто напоминали собой «старый режим», хотя впоследствии это не спасло его от критиков, сравнивавших поступки революционного министра и последнего царя.

Особая атмосфера «праздника революции», казавшаяся всеобщей эйфория по поводу свержения монархии породили своеобразный политический стиль, ярким выражением которого стали публичные выступления Керенского. В них переплетались элементы политической традиции революционного подполья, публичной политики эпохи Государственной думы и художественной культуры Серебряного века, испытавшей на себе воздействие ницшеанства. Впоследствии многим мемуаристам, писателям и историкам это сочетание казалось эклектичным, неестественным, пошлым. Да и весь революционный энтузиазм мартовских дней, проявлявшийся в эмоциональной эстетизации политики, порождал задним числом немало критических и иронических замечаний. Однако в условиях той поры такое массовое воодушевление представляло собой колоссальный политический ресурс, и «театральные» выступления Керенского, репрезентации, вполне адекватные восторженному настроению и политической культуре его аудитории, позволяли политику провоцировать, оформлять, усиливать, направлять и использовать в своих целях этот энтузиазм.

Многое в действиях Керенского определялось расстановкой основных политических сил. За ним не стояла какая-либо большая политическая организация, даже в «своей» партии социалистов-революционеров он не находил всеобщей и полной поддержки. Поэтому судьба «революционного министра» зависела от прочности коалиции умеренных социалистов и либералов, которая на языке той поры, отражавшем культурную гегемонию социалистов, именовалась соглашением «демократии» и «буржуазии». Это объединение – оно также называлось объединением всех «живых сил» страны – не только вполне соответствовало принципиальным убеждениям Керенского, желавшего предотвратить гражданскую войну, продолжая участвовать в мировой войне, но и отвечало его тактическим политическим интересам: вне коалиции, в центре которой находился бы он сам, Керенский не имел шансов быть лидером национального масштаба. Соответственно, он постоянно стремился создавать, поддерживать, воссоздавать данную коалицию, что влияло на его репрезентации, на оформление образа вождя.