«Товарищ Керенский»

Надо признать, что компромисс между даже только частью «буржуазии» и частью «демократии» удерживал страну от сползания в гражданскую войну. К октябрю же 1917 года ресурс такого соглашения уже был исчерпан и Керенский стал обречен. Философ Ф. А. Степун, вдумчивый мемуарист и исследователь революции, сторонник и сотрудник Керенского в 1917 году, довольно критично относившийся к главе последнего Временного правительства, вспоминал: «На старых позициях оставался в сущности один только Керенский. Чувствуя, что дорогая его сердцу единая, свободолюбивая, всенародная революция с каждым днем все безнадежнее распадается на две партийные, крайне фланговые контрреволюции, он продолжал настаивать на том, что единственным выходом из трагического положения все еще остается сплочение всех живых сил страны в сильном, коалиционно-надпартийном правительстве…»[331]

Однако весной 1917 года общественный запрос на «примирителя», способного воссоздавать и поддерживать подобный компромисс, ощущался – и Керенский обладал уникальными качествами и необходимыми ресурсами, позволявшими ему решать эту непростую задачу.

Л. Д. Троцкий объяснял «феномен Керенского» не личностью политика, а его «исторической функцией»: 13 мая в Петроградском Совете он назвал Керенского «математической точкой русского бонапартизма» (далее мы увидим, что характеристики министра как бонапартиста и даже «Бонапарта» получили немалое распространение)[332]. Формулировки Троцкого многим запомнились. Буквально те же выражения использовал и сам Керенский, отрицавший, разумеется, обвинения в бонапартизме. Описывая свою позицию в дни Московского государственного совещания, состоявшегося в августе, он впоследствии заявлял: «Временное правительство было единственным центром, объединяющим эти две России. В этом центре я был математической точкой единства»[333].

И «слева», и «справа» Керенского упрекали в том, что он пытается «сидеть на двух стульях», Троцкий именовал его «воплощенным метанием». П. Н. Милюков впоследствии писал о запуганном двусторонними опасностями дилетанте. Характеризуя выступление Керенского на Государственном совещании, он писал: «Не государственный человек чувствовался за туманными угрозами и надутыми декларациями собственного могущества, а запуганный двусторонними опасностями, с трудом удерживающий равновесие на той математической линии, на которой эти опасности сходились»[334]. Интересно, что и Милюков, и Троцкий использовали «математические» метафоры, а за их общим презрением к политику как к «любителю», дилетанту, прорвавшемуся к вершинам государственной власти и оттеснившему опытных политиков, проскальзывают ревность и зависть к первому, «недостойному» избраннику Российской революции.

Однако, как вновь следует подчеркнуть, весной 1917 года роль примирителя и объединителя была востребованной, что проявилось и в тех пропагандистских штампах, которые использовали сторонники Керенского. Они именовали его даже «собирателем народа», «неутомимым собирателем русской земли»[335].

Ленин впоследствии утверждал, что Временное правительство «хотело согласовать интересы помещиков и крестьян, рабочих и хозяев, труда и капитала»[336]. Если не брать в расчет уничижительную оценку «соглашательства», то можно признать подобное суждение справедливым. В первую очередь оно верно при оценке роли Керенского, который, если развивать ленинскую терминологию, выступал в роли соглашателя между «соглашателями» и «буржуазией».

Замечание же Троцкого, назвавшего Керенского «математической точкой русского бонапартизма», нельзя считать вполне точным. Министр не просто пассивно занимал выгодную позицию – «удержание равновесия» требовало немалых способностей и постоянных усилий, новых политических инициатив и акций пропагандистского обеспечения. Выполнению роли объединителя способствовали и нахождение Керенского в конкурирующих структурах власти, и его место в партийно-политическом спектре, и тактическая гибкость, и принципиальная установка на создание и воссоздание подобного компромисса. «Народный министр» обладал необходимыми политическими качествами, которые позволяли ему вновь и вновь возобновлять политический компромисс в очень сложных ситуациях. Он владел техникой политики, умел интриговать, торговаться и шантажировать, использовал свой общественный авторитет, принуждая несговорчивых и честолюбивых партийных лидеров к соглашению. А кроме того, он умел использовать силу общественного мнения для давления на партнеров по переговорам.