«Товарищ Керенский»

Влияние молодого министра во властных институтах было прежде всего следствием его огромной популярности в стране, «на улице»: «С самого начала Керенский был центральной фигурой революционной драмы и единственный среди своих коллег пользовался явной поддержкой со стороны масс», – вспоминал британский посол[337]. Показательно, что дипломат отметил особое положение министра юстиции еще в первом Временном правительстве, связав это с влиянием политика на общественное мнение. К ретроспективным оценкам современников следует относиться осторожно, но публичные выступления министра юстиции действительно привлекали огромное внимание и он был настоящим любимцем прессы. Это укрепляло его позиции в правительстве, в переговорах с Советом и помогало ему выполнять политически важную роль объединителя.

Но и «соглашательство», и «балансирование» Керенского определялись не только тактическими соображениями. Подобная позиция была для него принципиальной, она соответствовала и его идеалам, и его настроениям, и его характеру. Он пытался воскресить общенациональное единство даже тогда, когда для этого уже не было никаких условий, – накануне падения Временного правительства, когда разочарование идеей коалиции становилось чуть ли не всеобщим. Весной же 1917 года многие факторы делали роль объединителя и востребованной, и популярной.

Керенский воспринимался как особый политик: в той части политического спектра, которую он занимал, не было лидеров, равных ему по масштабу. Никакой другой деятель не пользовался таким влиянием у «улицы» – влиянием, придававшим ему вес в элитных соглашениях. Этот статус незаменимого политика был очень важен при создании того образа уникального вождя-спасителя, который сложился в июне.

Авторитет же, необходимый для выполнения востребованной роли «примирителя», создавался и благодаря тому, что Керенский быстро заслужил репутацию делового и эффективного министра, «министра-демократа», революционного министра.

2. Вездесущий «министр народной правды»

В 1917 году была издана серия почтовых карточек, на которых изображались видные деятели Февраля – все министры Временного правительства, председатель Государственной думы М. В. Родзянко, председатель Исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Н. С. Чхеидзе[338].

Художник Кущенко, создавший эту серию, в верхней части каждой карточки поместил портрет соответствующего политика, а в нижней ее части – иллюстрацию, символизирующую род его занятий, сферу деятельности. Обычно иллюстрация представляла собой композицию с изображением людей, представителей узнаваемых профессиональных или культурных групп. Художник помещал портрет на фоне пейзажа, обозначающего род занятий данного политика. Для Родзянко это многолюдная и разнородная толпа перед зданием Таврического дворца, украшенного огромным красным флагом; для Чхеидзе – рабочий и солдат, которые пожимают друг другу руки на фоне узнаваемых зданий казармы и фабрики. Под портретом обер-прокурора Святейшего Синода, В. Н. Львова, – богомольцы перед храмом; под изображением государственного контролера И. В. Годнева – представители разных общественных классов и сословий, внимательно изучающие приходные и расходные статьи государственного бюджета.

Род же занятий нового министра юстиции и генерал-прокурора символизировало горящее здание современной тюрьмы, строения которой напоминают знаменитые петроградские «Кресты». Для художника деятельность А. Ф. Керенского должна была, по-видимому, заключаться в революционном уничтожении мест заключения. Нет никаких оснований считать, что сам Керенский предполагал предать огню все тюрьмы. Однако художник не был одинок, когда именно так видел миссию нового министра юстиции.

Автор этих строк в 1991 году имел возможность говорить с А. М. Майской, которая с волнением вспоминала первые дни революции. Родители ее были убежденными членами Бунда, свою мать моя собеседница называла «верующей социалисткой». Свержение монархии члены этой семьи приняли восторженно, но, когда они узнали, что в новой России еще не уничтожены тюрьмы, «верующая социалистка» воскликнула: «Это не моя революция!»

Подобное свидетельство современницы событий подтверждается и другими источниками. Многие жители России полагали, что великая революция вызовет не только политические, экономические и социальные преобразования, – они ждали глубокого и немедленного нравственного переворота. Они искренне считали, что благодетельное воздействие великой революции приведет к полному искоренению любых проявлений преступности, а это сделает ненужными места заключения. Появлению же таких завышенных ожиданий могли способствовать полные энтузиазма выступления видных лидеров Февраля: «Мы должны создать царство справедливости и правды», – заявлял сам Керенский[339].