«Товарищ Керенский»

Керенский не имел устойчивых и принципиальных взглядов по многим вопросам – социальным, аграрным, промышленного регулирования, – что сказалось на последующих этапах революции, когда настал час принятия важных, быстрых и болезненных решений. Тогда это стало явным недостатком. Однако на начальном этапе революции своеобразная теоретическая нечеткость имела и известные тактические преимущества – значительно расширяла возможности политического комбинирования и лавирования, объединения различных сил.

Впоследствии отсутствие аппарата организационного воздействия на массы, слабые контакты с политическими партиями, недостаток надежных и проверенных политических соратников, которых можно было бы выдвигать на ответственные посты, – все это роковым образом скажется на судьбе Керенского. Но сейчас, на начальном этапе революции, слабая партийная ангажированность была и своеобразным политическим козырем: «В единении сила», – гласил один из наиболее популярных лозунгов Февраля[322]. «Партийность» же, наоборот, считалась многими неофитами политической жизни синонимом «фракционности» и раскольничества, воспринималась как угроза единству революционных сил и часто осуждалась. Политизирующиеся массы первоначально с раздражением относились к межпартийным спорам и дискуссиям, не видя в них никакого смысла. «Пасхальному», эйфорическому настроению первых месяцев революции соответствовал идеал всеобщего братства и общенационального единства. Его и олицетворял «народный министр» Керенский.

Суханов имел некоторые основания назвать Керенского «демократом недемократическим» – своеобразные демократические убеждения не подкреплялись у министра ни опытом участия в массовых демократических организациях, ни знанием западноевропейской демократической модели (последнюю в некоторых речах 1917 года он аттестовал не без пренебрежения). «Я довольно беспартийный человек», – говорил Керенский сам о себе в марте на заседании Исполкома Петроградского Совета. «Для меня теперь нет партии. Все трудящиеся, все честные граждане – в моей партии, и я – в их партии», – заявил он, выступая в Киеве[323]. Неудивительно, что в «своей» партии социалистов-революционеров политик воспринимался многими ветеранами-эсерами как новичок, а то и как чужак. Даже Милюков впоследствии писал о «чужом для эсеров» Керенском[324].

Любопытно, что Керенский, рассуждавший о «своей» партии, объединяющей всех патриотов, фактически цитировал известное выступление германского кайзера Вильгельма II в 1914 году. «Министр-демократ» имитировал стиль императора враждебной державы, который в начале войны заявил: «Для меня больше нет партий – есть только немцы». В другой, еще более важной речи Керенский несколько сузил спектр представляемых им сил. Выступая 22 мая на заседании Петроградского Совета, министр заявил: «Для меня нет сейчас отдельных партий в демократии, так как я министр. Для меня существует лишь воля большинства демократии». В другой записи слова Керенского звучат еще более определенно и резко: «Партий для меня сейчас не существует, потому что я русский министр, существует только народ и один священный закон – подчинение воле большинства народа»[325]. Позиция «надпартийного» политика нашла отражение и в некоторых карикатурах того времени: в июле Керенский изображался в виде рассудительного и доброжелательного ментора, который пытается утихомирить дерущихся школьников, представляющих различные партии[326].

Даже политический союзник Керенского, меньшевик И. Г. Церетели, называл его впоследствии «беспартийным индивидуалистом» и утверждал, что министр был близок не к «социалистической среде», а к «демократической интеллигенции», державшейся на грани между двумя «демократиями» – социалистической, «советской», и «чисто буржуазной». Церетели также отмечал, что Керенский стремился играть роль «общенациональной фигуры», идеалом же его была внепартийная и надпартийная власть. По словам видного меньшевика, Керенский ценил номинальную связь с Советом, учитывая огромное влияние этой организации, но сознательно не желал связывать себя с Исполнительным комитетом Совета, считая, что, оставаясь на грани между «советскими» и «буржуазными» партиями, предстанет в глазах страны выразителем общенационального характера революции. Американский посол, описывавший расстановку сил во Временном правительстве, даже отмечал, что Керенский не является представителем какой-либо партии[327].

Дружественные Керенскому публицисты также иногда рассматривали его не как партийного вождя, а как надпартийного лидера. О. Леонидов писал о дореволюционных выступлениях политика: «…ни в одном… слове, ни в одном из брошенных Керенским лозунгов никогда не чувствовалось партийной узости, кружковского шаблона или тривиальности. Устами Керенского говорила сама правда, не знающая ни партии, ни фракции, из его речей кричала исступленным, истерическим криком задавленная народная совесть, искавшая выхода из тупиков и застенков»[328].