«Товарищ Керенский»

В других текстах «министр народной правды» воспринимался некоторыми носителями революционного правосознания как олицетворение революционного мщения, революционного правосудия. Так, политические ссыльные из Енотаевска требовали от министра «принятия решительных мер от [т. е. против. – Б. К.] всех приспешников старого порядка». Этого же ожидали от него и ссыльные из Минусинска: «Беспощадно душите гидру реакции во всей стране, дабы она не воскресла». Тема революционного мщения звучала и в некоторых крестьянских резолюциях. «Мы, – сообщала Керенскому группа крестьян-трудовиков 5 марта, – открыто перед нашими товарищами заявили, что все приспешники старого режима находятся в Вашей власти, что они понесут заслуженное наказание». В начале же апреля другое крестьянское собрание требовало предать «Николая с супругой беспристрастному Керенского суду»[379].

Хотя относительно вопросов, входивших в компетенцию министра юстиции, существовал, как отмечалось выше, некий общественный консенсус, но все же линии возможных конфликтов можно было почувствовать уже и в этой сфере через несколько недель после падения монархии. Прежде всего это касалось того вопроса, который выделяли и Керенский, и Милюков, и многие журналисты, и авторы ряда посланий, адресованных министру, – вопроса о «беспристрастном» суде над представителями «старого режима», о наказании «внутренних врагов». Именно эта задача многими считалась, как мы уже говорили, особенно важной и актуальной: «Очень много зависит от Керенского. В его руках теперь все столпы старого режима. Он обещает строгий народный, но справедливый суд над такими предателями, как Сухомлинов, как Штюрмер», – записал один современник в своем дневнике 3 марта[380].

Сам же министр юстиции посылал и своими действиями, и своими речами разные сигналы разным аудиториям. В одних случаях он заявлял о неотвратимости сурового наказания, а в других – делал упор на желательности милосердия. Так, членам Советов и комитетов он обещал сурово преследовать врагов революции. Депутатам Гельсингфорсского Совета он заявил: «Я не только министр, но и генерал-прокурор, и вся власть карать – в моих руках, и все враги новой России от меня не уйдут». О том же министр говорил в Могилеве, выступая перед офицерами и солдатами учреждений Ставки: «Я как генерал-прокурор зорко слежу за проявлением малейшей деятельности со стороны побежденных реакционеров и принимаю все меры к упрочению свободы»[381]. И в Петроградском Совете он заявлял 26 марта: «Я знаю врагов народных и знаю, как с ними справиться»[382]. Именно таких заявлений и подтверждающих их действий ждали от Керенского многие энтузиасты революции.

Неудивительно, что различные общественные организации были обеспокоены вестями о том, что министр юстиции распорядился смягчить условия ареста высокопоставленных деятелей «старого режима». Кисловодский гражданский исполнительный комитет, например, просил разъяснить, почему ослаблены меры ареста великой княгини Марии Павловны. Министр распорядился спешно послать телеграфный ответ: «Никаких приказаний [к] ослаблению мер ареста я не давал»[383].

16 марта и Исполком Саратовского Совета рабочих депутатов постановил сообщить Петроградскому Совету и министру юстиции Керенскому, «что последние шаги правительства по освобождению известных реакционеров и деятелей старого порядка, а тем более предоставление им ответственных постов, как, например, Гермогену, Сандецкому, внушает опасения за судьбы революции». Ответ министра не заставил себя ждать: «Прошу товарищей быть совершенно уверенными за будущее и не поддаваться необоснованным опасениям, – успокаивал он саратовцев. – Знайте, прошлое не вернется. Шлю товарищеский привет…»[384]