«Товарищ Керенский»

В начале марта Керенскому была послана телеграмма от имени рабочих одесского завода Шифмана, которые сообщали, что они, «присоединяясь к всенародному ликованию по поводу освобождения дорогого отечества от старого деспотического режима, горячо приветствуют всероссийского вождя демократии и выражают готовность всецело отдать свои силы для защиты завоеванной свободы от покушений приверженцев старой власти»[396].

Эту ценную для Керенского репутацию «всероссийского вождя демократии» ему и его сторонникам следовало укреплять в новых условиях, когда адресат послания вошел в состав Временного правительства. Важную грань образа «вождя демократии», культивируемого Керенским, составляла репутация «министра-демократа», «министра-социалиста», «первого народного министра». Эта репутация поддерживалась и теми действиями, которые он осуществлял в качестве министра, и тактикой политического лавирования, и специфической «демократической» репрезентацией, проявлявшейся в жестах и ритуалах. Сам Керенский постоянно подчеркивал свою особую связь с «трудовым народом», с «демократией». Связь эту он обозначал и своей политикой, и риторикой, стремясь публично демонстрировать принципиально новый для России стиль администрирования и соответствующей репрезентации. Политик желал показать, что и став министром, находясь во власти, он не преображается в «бюрократа», оторванного от народа, а, напротив, продолжает оставаться настоящим «демократом» и образцовым «гражданином».

Демократической политики, защиты демократии (в разных значениях этого слова) и «демократического» поведения ждали от Керенского многие его сторонники. Резолюция крестьян города Покровска Самарской губернии, принятая 5 марта, гласила: «…Вы и на министерском кресле будете защищать интересы демократии, так же как вы защищали до вступления в министерство». Представители украинских организаций тоже требовали: «Крепче руль, смело вперед на благо трудовой демократии»[397].

Уже сама по себе характеристика «министр-демократ» противопоставляла Керенского его коллегам по кабинету, министрам-либералам, входившим в правительство, – тем, кого все чаще называли представителями «буржуазии» не одни только социалисты. Свое особое положение как «заложника демократии» в первом Временном правительстве Керенский постоянно публично подчеркивал и использовал в политических целях. И в мемуарах он указывал на свою уникальную и привилегированную позицию: «Благодаря моей позиции и в революции, и во Временном правительстве я был ближе к народу и лучше, чем другие члены правительства, ощущал биение пульса нации»[398]. И хотя вообще, составляя воспоминания, Керенский не упускал возможности выставить себя в выгодном свете, тем не менее в данном случае он верно передает настроения весны 1917 года. Даже политические противники, критикуя министра юстиции, считали его «демократом» и противопоставляли другим членам Временного правительства. Так, газета московских большевиков писала в конце апреля, во время острого политического кризиса: «…Пример тому мы уже видели в лице демократа Керенского, которому все время приходилось брать на себя ответственность за поведение Гучкова и Милюкова»[399].

Сам Керенский также весьма способствовал созданию такого образа. Свои воззвания, распоряжения и приказы он подписывал как министр-гражданин, и это с удовлетворением и умилением отмечали некоторые современники: «Сплошное очарование! Керенский рассылает циркуляры и подписывается: “Член Государственной думы, министр юстиции гражданин Керенский”», – без всякой иронии писал 7 марта военный врач, находившийся на фронте[400]. Так, обращение к Совету военных депутатов Кронштадта от 12 марта Александр Федорович скрепил подписью «министр юстиции гражданин Керенский». А его послание тому же адресату от 15 марта было озаглавлено «Письмо гражданина Керенского Кронштадтскому Совету военных депутатов». В ответе, принятом в тот же день, Совет обращался к «министру юстиции гражданину Керенскому» и приветствовал «первого народного министра»[401].