Товарищ мой

Нет, я вашей страны не ругаю,
Теплым ветром ее дыша.
Может быть, она не плохая
И для вас совсем хороша.

Здесь немало красивых женщин

И лукавых немало глаз,
Здесь морозы зимою меньше,
Чем в сибирских краях у нас.

Мне понравился неугомонный

Рынок в струях дождя косых,
Весь в прозрачных плащах — зеленых,
Желтых, розовых, голубых.

Так красива тоска по небу,

Что пришла из иных веков
И в костелах окаменела,
Не добравшись до облаков.

Только я, как сквозь плащ прозрачный,

Вижу деньги и нищету,
Жадный, скучный, ненастоящий
Мир, не знающий про мечту.

Мы не жалуемся на встречу:

В этом домике средь руин
Жарко дышат голландки-печи
И белы облака перин.

Можно спать на сырой соломе,

Холодать и недоедать...
Но мечту о родимом доме
На перины — как променять?

Потому в любом разговоре

Мы твердим: а у нас! у нас!
Наше счастье и наше горе
Мы не можем забыть сейчас.

Там, в далекой, милой сторонке

Жизнь — с начала и до конца.
Там, у русских березок тонких,
Остаются наши сердца.

Мы гордимся той светлой высью,

Где стоит наш советский дом.
Потому и на вашей Висле
Мы о Волге своей поем.

1944

500 КИЛОМЕТРОВ

Я не был в Германии. Я не видал никогда
Фашистское логово, злобные их города.

Но вот перекресток дорог среди польских долин.

На стрелке: пятьсот километров отсюда — Берлин.

Пятьсот километров. Расчет этот точен и прост:

Прошел я от Волги, пожалуй, две тысячи верст,

Но каждую русскую грустную помню версту —

И месть в своем сердце теперь я ношу, как мечту.

Не видел я Гамбурга, — видел Воронеж в огне;

Не видел я Франкфурта, — Киев запомнился мне.

Я нежные песни в истерзанном сердце берег,—

Вина не моя, что я стал и угрюм и жесток.

Две тысячи пройдено. Ныне осталось пятьсот,

По польским дорогам родная пехота идет.

Но в светлые очи солдатские только взгляни,

Увидишь, как светятся родины нашей огни.

Пятьсот километров на запад — последний рывок.

К Берлину направлены стрелки шоссейных дорог.

1944

ПАРОЛЬ