Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

С исторической дистанции мы можем видеть, что если бы принципы создания пролетарского искусства, намеченные Мао Цзэдуном в Яньани, соблюдались буквально (будь это возможно), то «Великая культурная революция», развернувшаяся четверть века спустя, не достигла бы такого колоссального размаха. Это особенно верно в отношении областей, которые марксисты называют надстройкой,— образования, литературы и искусства. Скудные успехи в созидании общепролетарской культуры с самого начала были конструктивной слабостью революционного строительства. Мао Цзэдуну (хотя ни он сам, ни Цзян Цин ни за что не признали бы этого публично) так и не удалось полностью привлечь на свою сторону крупнейшие таланты в сферах, чуждых его собственной,— главным образом в сфере литературы и исполнительских видов искусства. Противоречия между тоталитарной политической властью и творческой независимостью непримиримы, притом непримиримы универсально. Но в риторике маоистского режима это неразрешимое противоречие было крайне упрощено, чтобы доказать наличие «борьбы двух линий»: правильной линии Мао Цзэдуна и неправильной линии того деятеля, который был его противником в данный момент. В 30‑х и 40‑х годах представителями этих двух линий были Мао и Ван Мин, а в 60‑х — Мао и Лю Шаоци.

Многолетние официальные утверждения о полной солидарности между Председателем Мао, партией и народом как будто успокоили море сомнений. Но если бы корабль был в безопасности, то зачем «великому кормчему» понадобилось бы столь явно менять курс каждые несколько месяцев или лет? Чтобы удержать за собой главенствующее положение в Яньани, Мао надо было продемонстрировать своим товарищам и массам, что люди, которые расходятся с ним в интеллектуальном плане, тем самым проявляют нелояльность к нему лично. Все инакомыслящие осуждались на публичных форумах и поносились как «догматики», правые оппортунисты или сторонники Ван Мина[170]. Однако суть предъявлявшихся им обвинений была не всегда ясна. Многие инакомыслящие были, конечно, просто писателями-марксистами или художниками независимого направления.

С целью повышения авторитета Мао в начале 40‑х годов стали практиковаться изнурительные расследования в ходе собраний, посвящённых «духовной чистке». Широкая кампания «духовной чистки» стала, пожалуй, самым глубоким и мучительным испытанием в истории революции. Таков был способ, применявшийся Мао, чтобы убедить несведущих, скептически настроенных или несогласных с ним людей (в основном интеллигентов) в правильности его мировоззрения и его политики. Но те, кто прошёл чистку, не могли просто безмолвно согласиться с его линией или вообще отмолчаться. Своё успешное духовное очищение такие люди должны были доказать тем, что становились его открытыми сторонниками, которые затем начинали обращать в свою веру других людей из своего окружения. Для неодобрительно настроенных наблюдателей «духовная чистка» была не чем иным, как «промывкой мозгов».

Применявшийся Мао метод «духовной чистки» имеет свои корни в национальной истории. Чтобы довести свои революционные идеи до сознания людей, он пользовался их языком, говоря, что надо «лечить болезнь, чтобы спасти больного». Такая обработка мозгов путём перевоспитания и психологических манипуляций отличала его от Сталина, который прославился своей физической жестокостью, «ликвидацией» инакомыслящих и других неугодных людей. Если Сталин действовал по традиции царей, то Мао нащупал глубокие корни в китайской истории. Подобно Конфуцию, учившему, что воспитать можно любого, Мао учит, что можно преобразовать политические убеждения, или «образ мыслей», любого. Процесс перехода на сторону Мао (а следовательно, и на сторону партии) был чем-то вроде перехода в другую веру: человека «уговаривают» отказаться от убеждений и поведения, которых он придерживался всю жизнь, и воспринять новые — главным образом убеждение в необходимости вести неослабную пролетарскую классовую борьбу. Ключом к процессу такой перестройки, которая считалась необходимой для непрерывного развития революции, были психологически умело построенные статьи Лю Шаоци (самая знаменитая из них, опубликованная в 1939 году, стала известна под заголовком «О работе коммуниста над собой»).

В Китае мало писали о «духовной чистке», будь то журналисты, писатели или драматурги. Ничего существенного не говорится и в официальных документах[171]. Возможно, страдания, отметившие собой этот период испытаний в истории революции, были слишком свежи — они ещё не ушли в прошлое, чтобы можно было дать этому периоду объективную оценку. Исследование динамики психологического уничтожения и её воспроизведение были бы, вероятно, немыслимы для драматурга, вынужденного, чтобы не лишиться рассудка или жизни, брать на себя совершенно иные классовые задачи во имя революционной справедливости.