Весь день я просидела в ночной рубашке у окна своей спальни, глядя на залив. Я знала, что Мейси заходила меня проведать, потом слышала, как она тихо плакала в своей комнате. Я видела, как Джорджия лежала на пристани, наблюдая закат. Что-то случилось. Я посмотрела на горизонт, ожидая увидеть темные грозовые тучи. Но увидела только Венеру с Луной и желто-черных пчелок, летающих по суповой чашке. И еще Джорджа. Я снова чувствовала его рядом, его руку – в своей. Видела, будто со стороны, как мы бежим по пристани от худого незнакомца, который умоляет меня о чем-то вспомнить.
Я держала суповую чашку, пальцем ведя по линиям, показывающим траекторию полета пчел. Трудно определить, где эти линии начинаются и куда летят пчелы. Круг не имеет конца.
Я уже давно не была у Марлен, но мои ноги, казалось, сами знали, куда идти. Я шагала в темноте, медленно, и снова мысленно возвращалась в год красного прилива, в дни наших первых встреч с Джорджем. Он целовал меня за магнолией у пасеки, и, прячась там, мы увидели худого незнакомца – тот подошел к отцу и обнял его, как старого друга.
Мама в своем розовом саду уничтожала сорняки, опрыскивая их из распылителя. Она смешивала по собственному рецепту особое средство, достаточно ядовитое, чтобы за пару часов сорняки побурели и съежились. Она разрешала мне смотреть, как она работает, но не позволяла подходить ближе, чтобы на меня не попала прозрачная жидкость. Нужна всего одна капля, говорила она, чтобы убить любое растение, и ей приходится быть очень внимательной, чтобы яд не попал на розовый куст.
Мы с Джорджем видели, как мать подошла к отцу и незнакомцу. Они поговорили с минуту, и у мамы, кажется, подогнулись ноги – отцу пришлось ее подхватить, чтобы она не упала. Поддерживая ее под локоть, он повел ее к дому, и все трое скрылись в кухне.
Когда они проходили мимо нас, я посмотрела на мамино лицо. Она не была похожа сама на себя. Казалось, ее мысли блуждают где-то далеко. Видимо, она забыла, что в руках у нее бутылка с распылителем, и по рассеянности принесла ее на кухню.
Едва закрылась дверь, между ними начался спор. Не между незнакомцем и моими родителями, а между мамой и отцом. Мама говорила все громче и громче, словно незнакомец и отец уже сказали ей все, что могли, и мама с этим не соглашалась. Я разобрала свое имя и поморщилась – так непривычно было слышать его, произнесенное повышенным тоном. Потом голоса стихли.
Заинтригованные, мы с Джорджем вошли в дом. Взрослые сидели за кухонным столом. Перед незнакомцем лежала книга, между страниц которой торчал уголок тонкой белой картонки. Мужчина улыбнулся мне, и Джордж предупреждающе взял меня за руку, как будто я должна опасаться этого человека. Но я его не боялась, хоть и видела, что мама и отец сели от него так далеко, как только возможно. Человек был мне знаком. И не только потому, что я видела его на пристани возле дома Джорджа.
Отец представил его как мистера Мутона, сказав, что познакомился с ним еще до войны, во время своего путешествия по Франции. Однако не объяснил, какие дела привели его к нам. Мистер Мутон не отрывал от меня взгляда, и почему-то мне это совсем не казалось странным. Я тоже пристально на него смотрела, пытаясь понять, почему его лицо кажется мне знакомым. Он не упомянул, что видел меня вчера, как и о том, что дал мне суповую чашку. Я тоже ничего не сказала, подумав, что у него имеются на то причины.
Мы с Джорджем сели за стол. Мистер Мутон достал из книги открытку и придвинул ее к отцу. Я увидела фотографию моста, пересекающего наш залив, пляж на другой его стороне и большие красные буквы у верхнего края: «Добро пожаловать во Флориду!».
– Помнишь? – спросил он отца. – Ты прислал ее мне после того, как уехал. Я долго хранил ее в память о нашей дружбе. А потом передал Иветт, чтобы она ее хранила.
– Так давно это было, – сказал отец, вытирая рукавом лоб. В кухне вовсе не было жарко, но на его рубашке проступили темные пятна пота.
– Да, – согласился мистер Мутон. – Прошло много лет. Меня отправили в лагерь и держали там два года. – Он громко закашлялся, прикрыв рот рукой. Звук вышел такой, словно застучали друг о друга сухие кости. – Я не умер только потому, что всегда помнил, что оставил позади. К чему обещал вернуться.