Трагедия династии Романовых

Трон, Распутин, министры, борьба за власть, интриги – все в прошлом, совсем в другой жизни. Можно ли вернуться назад? Бывшая императрица еще надеялась. А бывший царь смиренно покорился судьбе, всегда помня, что «рожден в день Иова скорбящего». Замерцала слабая искра надежды: придут «чехи». Но перед их приходом может пролиться кровь, как писал в письме царю какой-то неизвестный друг. Не думая больше о жизни, он готовился к смерти.

«О, не остави детей своих, Упование страждущих, не отвернись от наших страданий и смертных мук, Богородица, Дева…»

Последние месяцы императорская семья провела в доме Ипатьева в атмосфере напряженной духовности, религиозности. По утрам вместе молились, днем пели псалмы, вечером снова молитвы. «Пели и светские песни, но чаще молитвы». Они никогда не ссорились, держались очень дружно. Жили в трех комнатах, ели вместе со слугами, мыли посуду, штопали белье, проводили уборку. Со всеми обращались вежливо, старались говорить «любезно» даже с наглыми караульными. Вечером вслух читали, чаще религиозные книги. Рано ложились. Среди подобного жалкого существования то и дело звучал девичий смех, слышались шутки. Утром рокового дня бывший царь с дочерьми весело болтали с уборщицей, застилавшей кровати… Хотя все уже предчувствовали: «жених идет». Когда вместо Авдеева появился Юровский, а русских рабочих сменили безмолвные немцы, стало ясно, что жених пришел, он где-то здесь, в доме. Императорская фамилия присутствовала на панихиде по самой себе.

Было это 1 (14) июля, за два дня до конца. Возможно, поэтому власти пустили к заключенным священника, которому предстояло отслужить короткую службу. Пришел отец Сторожев с дьяконом. Проведя час в «доме особого назначения», священник рассказывал:

«Мы вошли в комнату коменданта, увидели прежний беспорядок, грязь, неряшество. Юровский сидел за столом, пил чай, ел хлеб с маслом. Кто-то спал одетый на койке. Войдя, я спросил у Юровского: «Вы звали священнослужителей, мы пришли, что нам делать?» Не здороваясь, пристально на меня глядя, он велел: «Ждите здесь, потом отслужите обедницу». – «Обедню или обедницу?» – уточнил я. «Я вам сказал, обедницу», – повторил он. Мы с дьяконом разложили служебники, приготовили епитрахиль. Юровский пил чай, наблюдая за нами. «Ваша фамилия С-с-с…» Он запнулся на первой букве. «Сторожев», – подсказал я. «Да, верно, – вспомнил он. – Вы уже здесь служили?» – «Да». – «Ну, еще раз отслужите…» Мы облачились, солдат принес зажженное кадило, Юровский повел нас в гостиную. Я шел впереди, за мной дьякон, за ним Юровский. Одновременно в дверях своей комнаты появился император с двумя дочерьми. По-моему, Юровский спросил: «Все собрались?» – «Все», – сухо ответил царь.

В сводчатом зале уже сидела императрица с двумя дочерьми, цесаревичем в кресле-коляске, одетым в матроску. Он был бледен, но выглядел лучше, чем на отслуженной мной первой службе, с более оживленным взглядом. Сама императрица казалась бодрее, одетая в то же платье, что 20 мая (по старому стилю). Царь был в прежнем костюме, только не припомню, был ли в тот раз у него на груди Георгиевский крест. Татьяна Николаевна, Ольга Николаевна, Анастасия Николаевна и Мария Николаевна в черных юбках, в белых кофточках. Волосы (помню, у всех одинаково) отросли, доходя теперь сзади до плеч… Мне показалось, что как Николай Александрович, так и все его дочери на этот раз были – я не скажу в угнетении духа, но все же производили впечатление как бы утомленных… Все было точно так, как 20 мая. Только кресло императрицы стояло рядом с креслом цесаревича, глубже в нише, чуть дальше. За креслом цесаревича стояла Татьяна, которая повезла брата, когда все в конце службы пошли приложиться к кресту. Следом шли Ольга с Марией. Анастасия держалась рядом с отцом, занимавшим обычное место у стены справа от ниши. В гостиной находился доктор Боткин, горничная и трое слуг, один высокий, другой маленький, коренастый, третий совсем молоденький. В одном углу с Авдеевым стоял Юровский. Больше на службе никто не присутствовал.

По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитву «Со святыми упокой»[18]. Почему-то на этот раз дьякон вместо прочтения пропел молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава, но едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади меня члены семьи Романовых пали на колени… По окончании службы все подошли приложиться к кресту, дьякон дал императору и императрице просвиры (Юровский разрешил в момент доброго расположения духа).

Проходя мимо великих княжон, я уловил едва слышное «спасибо». Думаю, не ослышался.

Молча мы дошли с отцом дьяконом до Художественной школы, и здесь вдруг дьякон говорит мне: «Знаете, отец протоиерей, у них там что-то случилось». Так как в этих словах дьякона было некоторое подтверждение вынесенного мною впечатления, то я даже остановился, спросив, почему он так думает. «Да так, – говорит дьякон, – они все какие-то другие точно, да и не поет никто»… На богослужении 1 (14) июля впервые никто из семьи Романовых не пел вместе с нами».