Трагедия господина Морна

Комната старика Дандилио. Клетка с попугаем, книги, фарфор. В окнах — солнечный летний день. По комнате тяжело мечется Клиян. Слышна отдаленная стрельба.

КЛИЯН:

Как будто умолкает… Все равно:
я обречен! Ударит в мозг свинец,
как камень в грязь блестящую — раз — мысли
разбрызгаются! Если б можно было
жизнь прожитую сочно отрыгнуть,
прожвакать{22}

вновь и проглотить, и сноваволовьим толстым языком вращать,
выдавливать из этой вечной гущи
былую сладость трав хрустящих, пьяных
от утренней росы, и горечь листьев
сиреневых! О, Боже, если б вечно
смертельный ужас чувствовать! И это —
блаженство, Боже! Всякий ужас значит
«я есмь», а выше нет блаженства! Ужас —
но не покой могильный! Стон страданья —
но не молчанье трупа! Вот где мудрость,
и нет другой! Готов я, лязгнув лирой,
ее разбить, мой звучный дар утратить,
стать прокаженным, ослабеть, оглохнуть, —
но только помнить что-нибудь, хоть шорох
ногтей, скребущих язву, — он мне слаще
потусторонних песен! Я боюсь,
смерть близится… тугое сердце тяжко
подскакивает, как мешок в телеге,
гремящей под гору, к обрыву, к бездне{23}!
Не удержать! Смерть!

Из двери справа входит Дандилио.

ДАНДИЛИО:

                                 Тише, тише, тише…
Там Элла только что уснула; кровью
бедняжка истекла; ребенок умер,
и мать второй души лишилась — главной.
Но лучше ей как будто… Только, знаешь,
не лекарь я, — какие книги были,
использовал, но все же…

КЛИЯН:

                                    Дандилио!
Мой добрый Дандилио! Мой прекрасный,
мой светлый Дандилио!.. Не могу,
я не могу… меня ведь тут поймают!
Я обречен!

ДАНДИЛИО:

                Признаться, я не ждал
таких гостей; вчера меня могли бы
предупредить: я клетку попугаю
украсил бы — он что-то очень мрачен.
Скажи, Клиян, — я Эллою был занят,
не понял хорошенько, — как же это
ты спасся с ней?

КЛИЯН:

                        Я обречен! Ужасно…
Какая ночь была! Ломились… Элла
все спрашивала, где ребенок… Толпы
ломились во дворец… Нас победили:
пять страшных дней мы против урагана
мечты народной бились; в эту ночь
все рухнуло: нас по дворцу травили —
меня и Тременса, еще других…
Я с Эллою в руках из залы в залу,
по галереям внутренним, и снова
назад, и вверх, и вниз бежал и слышал
гул, выстрелы, да раза два — холодный
смех Тременса… А Элла так стонала,
стонала!.. Вдруг — лоскут завесы, щелка
за ней, — рванул я: ход! Ты понимаешь, —
ход потайной{24}

…

ДАНДИЛИО:

                         Я понимаю, как же…
Он, думаю, был нужен королю,
чтоб незаметно улетать — и, после
крылатых приключений, возвращаться
к трудам своим…

КЛИЯН: