Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

«Мы признаем Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, и неудачи – наши неудачи».

Формально, казалось бы, в этих словах нет принципиального отступления от позиции патриарха Тихона и митрополита Петра, с их призывами к добросовестной лояльности. В действительности это было нечто совершенно новое. В контексте реальной общественной ситуации эти слова однозначно прозвучали как выражение духовно-нравственной солидарности с революционной идеологией. Именно эти слова обеспечили митрополиту Сергию поддержку государства, но они же вызвали целую бурю в церковном народе и духовенстве. Поистине, как говорил Афанасий Великий, «с концами слогов распадутся концы вселенной…».

В самых верноподданнических заявлениях патриарха Тихона и митрополита Петра не было одного: внутренне-сердечной солидарности, слияния церковного духа с духом революции. Такое слияние и есть «синергизм» – только на этот раз не с Богом. Но, в то же время, мощным свидетельством о том, что в русском церковном народе не погиб еще дух подлинного синергизма, была эта поразительная чуткость к такому, казалось бы, «тонкому» различию духовных позиций. Народ сердцем почувствовал, что за этим различием – два разных пути…

Другой путь был определен в послании соловецких епископов, появившемся за несколько месяцев до декларации митрополита Сергия. Твердо провозглашая принципы лояльности и аполитичности Церкви, это послание в то же время провозглашало:

«При… глубоком расхождении в самых основах миросозерцания, между Церковью и государством не может быть никакого внутреннего сближения или примирения, как невозможно примирение между положением и отрицанием, между да и нет, потому что душою Церкви, условием ее бытия и смыслом ее существования является то самое, что категорически отрицает коммунизм» (полный текст см. в «Хронологии»).

Отдавая себе ясный отчет в том, что Высшее церковное управление и вся централизованная структура церковной организации без труда могут быть разрушены государством, если оно будет в этом заинтересовано, – соловецкие узники провозглашают принцип, развивающий традицию Собора и патриарха, но никогда еще с такой ясностью и силой не звучавший из уст русских епископов:

«Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, Она возрадуется о правде тех, от кого это будет зависеть. Если ее ходатайство будет отклонено, Она готова на материальные лишения, которым подвергается, памятуя, что не в целости внешней организации заключается ее сила, а в единении веры и любви преданных ей чад ее, наипаче же возлагает свое упование на непреоборимую мощь ее Божественного Основателя на Его обетование о неодолимости Его Создания».

Здесь, в узах и темницах, начала утверждаться в сознании русских епископов идея внутренней свободы Православной церкви. Напрасны будут попытки усмотреть в этих освобождающих словах новый протестантизм или умаление Соборных принципов патриаршества. Ибо само патриаршество, – через которое Господь управляет Церковью, – есть одно из выражений этого упования Церкви на «непреоборимую мощь Ее Божественного Основателя и на Его обетование о неодолимости Его Создания».

Патриаршество не есть «внешняя организация», но благодатное увенчание соборной церковной жизни, сутью которой изначально было и остается свободное «единение веры и любви». Соборность, понимаемая как благодатное единство иерархического, личного и общественного начал, всегда была одной из самых излюбленных идей русского религиозного сознания. Поместный собор, на котором избранные представители Русской церкви пережили минуты такого благодатного единения, еще более увеличил стремление утвердить соборность как норму церковной жизни.