Трагический рейс

Якорь еще не коснулся дна в 100 метрах от берега, как целая флотилия сампанов стремительно направилась к нам, нагруженная орущей толпой, которая обрушивается на «Синга Бетину», как стадо обезьян на банановую плантацию. Такого рода вторжения даже забавляли нас в Тамбелане, где они не всегда приходились кстати. Но здесь это превратилось в какой-то кошмар. На палубе не меньше 70 человек, мы их пересчитали, до того как были заполонены, а люди все прибывали тесной толпой, какая образуется в метро после окончания рабочего дня. Прижатые к переборке задней кабины, мы еще пытаемся оттеснить непрошеных гостей, уговаривая их дать нам возможность отдохнуть, как вдруг в этой компактной массе, состоящей как бы из одной глыбы, образуется дыра и через нее прорывается еще один пришелец. Он в полицейской форме (полиция в Индонезии — это род войск, как военно-морской флот или авиация) и размахивает огромным пистолетом, который сует под нос Жозе, вопя, как дьявол. С меня достаточно, я начинаю по-настоящему злиться: у меня такое впечатление, что этот одержимый действительно начнет стрелять, лишь бы показать свою власть. Хватаю его за запястье не совсем по системе карате, ибо ничего не понимаю в этом японском искусстве. Но этого, видимо, достаточно, чтобы причинить ему сильную боль. Он так не привык к сопротивлению, что весь апломб пропадает. Нужно сохранить за собой инициативу! «Ну, как? Тебе несладко?» — грубо спрашиваю я по-французски, стараясь принять самый зверский вид, на какой только способен. Да я и действительно озверел, побледнев от бешенства, как мне позже сказала Жозе. Во всяком случае, этого было достаточно, чтобы напугать полицейского. «Я должен знать, откуда вы явились», — жалобно ответил он. Я выиграл сражение, и можно было проявить великодушие. «Очень хорошо, — заявил я, перейдя на индонезийский язык. — Сейчас вы получите все справки, какие только пожелаете, но прежде всего спрячьте оружие и уберите всех этих людей...»

Он обрадовался случаю вернуть свой поколебленный авторитет и начал снова орать, раздавать тумаки направо и налево, пока почти все пришельцы, крича, не разбежались по своим сампанам. Это было довольно гнусное зрелище животной грубости и страха. Палуба была свободной; на ней осталось четыре-пять фанфаронов, видимо любимчиков и поклонников «сильного человека». Я предъявил наши документы, над которыми рассмеялся бы даже слон: разрешение на отплытие из Сингапура; расписка Ауанга-бин-Саллаха в получении денег за постройку бедора, написанная на клочке грязной бумаги; письмо французского консула в Сингапуре, уведомляющее меня, что ходатайство о внесении моего судна в Морскую запись рассматривается в обычном порядке и мы получим документы на пасху или на троицу (мы отправились в плавание, так и не получив их); письмо высокопоставленного должностного лица из Джакарты, в котором меня благодарят за небольшую, случайно оказанную услугу и желают счастливого плавания. «Держиморда» не мог найти во всем этом ни начала, ни конца, но письмо от достопочтенного яванского корреспондента произвело на него сильное впечатление (хотя из-за государственных переворотов, следовавших один за другим на протяжении шести месяцев в Индонезии, я был не слишком уверен, что мой высокий покровитель еще не повешен). В этом письме, написанном по-английски, полицейский мог прочесть лишь название «Макасар» и понял, что оно исходило из какого-то важного ведомства.

Путь «Синга Бетины» у берегов Калимантана.

Пока он напрягал свои мозги, прибыл еще один сампан с новыми вооруженными силами и полицией. Должно быть, на этом жалком, забытом богом и людьми острове был расквартирован целый батальон. Вновь прибывшие были несколько более просвещенными, чем первый представитель власти, которому мы немедленно дали прозвище Крысиная Морда, подходившее к нему как нельзя лучше. Высшие власти были вежливы и дружелюбны и повезли нас на берег, где предложили изысканный завтрак. За него мы расплатились несколькими часами утомительного допроса. Все наши документы были скопированы слово в слово и заверены мною, включая наши старые списки белья, сданного в стирку. Этой кропотливой работой занялся блестящий молодой человек — секретарь, печатавший одним пальцем на машинке, которая, видимо, была первым творением Ундервуда. Наконец нас отпустили, отобрав паспорта, против чего я энергично, но безуспешно протестовал.