Трагикомические новеллы

Вот здесь-то и доставалось богам! И не только земным, но и небесным. Наряду с песенками, получившими, по имени своего главного врага, название «мазарина», ходили по рукам в дни фронды и такие памфлеты, как «Страсти господа нашего, в бурлескных стихах», или «Экстаз Франции, умирающей от любви к распятому, в бурлескных стихах». Непременная приписка «в бурлескных стихах» открывала всем этим песенкам и памфлетам широкий доступ к сердцу народа, потому что пародийный стиль, созданный Скарроном, нес в себе развенчание всякого идеального догматизма господствующих классов и веселый пафос реальных потребностей масс.

И насколько бы дальше самого Скаррона ни шла эта массовая литература демократической фронды, как раз она, насмешливая словесность, распевавшаяся на улицах, наиболее ярко обнажила действительную социальную природу бурлеска и его создателя. Скаррон был народным писателем XVII века. Его связи с аристократическими салонами, этими очагами феодальной оппозиции, вызывались объективной расстановкой сил. Французская демократия XVII века не имела ни своего просвещения, ни самостоятельного политического пути. Но она отнюдь не шла за крупной буржуазией, господствовавшей в мануфактурах и парламентах и ставшей верноподданным сословием монархии. В то же время именно феодальная фронда со своими восстаниями против абсолютизма всячески пыталась использовать пробудившуюся еще в гражданских войнах прошлого столетия активность народных масс, внушая им иллюзии «доброго старого времени».

Скаррон не склонен был верить в реальность этих иллюзий, но он разделял антибуржуазную критику знатных и просвещенных фрондеров.

Так определилась вся идейная позиция писателя, поднимавшаяся и над старыми сословными идеалами феодального дворянства и над уродливыми законами буржуазного общества. Недаром евангелием Скаррона был «Дон Кихот» Сервантеса. Великий испанский романист учил создателя бурлеска и смеяться над всем ирреальным, и разоблачать вульгарность буржуазной практики, и хранить культуру гуманизма. Можно только согласиться с новейшим исследователем влияний Сервантеса во Франции XVII века, Бардоном, доказавшим обильными аргументами, что «если мы и не встретим у Скаррона прямых намеков и реминисценций из Сервантеса, то зато убедимся, что в целом творчество Скаррона вдохновлялось тем же замыслом, каким питалось и творчество испанского романиста» (М. Bardon, «Don Quichotte en France au XVII et XVIII siecle», t. 1, 1930. C. 93).

В одной из глав «Комического романа» происходит диалог о литературе.

«Советник сказал, что испанцы обладают тайной сочинять маленькие истории, которые они называют новеллами и которые более подходят к нашим обычаям и более доступны пониманию человечества, чем эти воображаемые герои античности, столь неудобоваримые благодаря своему чрезмерному благородству. Советник прибавил <...>, что назидательность этих новелл весьма полезна. .. И он заключил, что если бы сочиняли во Франции такие же хорошие новеллы, как новеллы Сервантеса, они имели бы не меньший успех, чем героические романы».

Такова была общая программа новелл Скаррона. Неслучайно указывалась их ориентация на испанские образцы.

Еще со времен Генриха IV Испания стала для французского читателя школой хорошего литературного вкуса. Из Испании поставлялись Амадисы, пасторальный жанр и с особенной настойчивостью в многочисленных вариантах реалистический плутовской роман.

Знаменитый «Ласарильо из Тормеса» был переведен на французский язык еще в 1561 г., «Гусман из Альфараче» появился во французском переводе в 1600 г., «Маркос д’Обрегон» — в 1618 г. и тогда же «Назидательные новеллы» Сервантеса. Затем переводы стали множиться.

Французская реалистическая школа XVII века широко использовала традицию плутовского жанра. Все в нем было прямой противоположностью условно-идеализирующему стилю.

Высоким дворянским героям плутовской роман и плутовская новелла противопоставляли всякую голь перекатную, «воображаемой античности» и пасторальным декорациям — реальные нравы городского дна и больших дорог, догматической морали — ее относительность в мире неверного слепого счастья, рыцарским подвигам — волчьи законы чистогана и нужды, всегда готовые превратить любое возвышенное чувство в низкое, все условное — в действительное.

Испанские плуты были париями буржуазного общества, но именно в качестве таковых они прекрасно обнажали его подлинную моральную природу, воспитавшую их. В этом и заключалась «критическая» или «оппозиционная» тенденция плутовского жанра, отмеченная еще немецким исследователем Кёртингом. Как справедливо заметил этот ученый, в атмосфере плутовского романа, где голод, нужда, деньги и случай были единственными богами героев, «мужество легко превращалось в наглость или жалкую трусость, верность и честность — в неизмеримую бессовестность и неблагодарность, старинная щедрость — в неограниченное мотовство в дни счастья» (Н. Korting, «Geschichte des franzosischen Romans im XVII Jahrhundert», 1885. C. 52).