Теории, постулировавшие родство империализма и капиталистического модерна, имели в виду особую ситуацию, сложившуюся на рубеже ХХ века, хотя и исключительного значения. В длинной череде империй и империализмов "первая эпоха мирового империализма" началась в 1760 году с Семилетней войны. Вторая эпоха началась около 1880 года и закончилась в 1918 году, а третья длилась от вторжения Японии в Маньчжурию в 1931 году до окончания Второй мировой войны. Вторая эпоха глобального империализма, которую часто называют Высоким империализмом, возникла в результате переплетения четырех изначально независимых процессов: (а) скачкообразной мировой экономической интеграции (ранняя "глобализация"), (б) появления новых технологий вмешательства и доминирования, (в) распада механизмов сохранения мира в европейской системе государств и (г) появления социал-дарвинистских трактовок международной политики. Еще одним новшеством по сравнению с первой эпохой стало то, что империалистическая политика больше не проводилась только великими державами, или, другими словами, великие державы позволили более слабым европейским державам получить свою долю имперского пирога. Король Леопольд II, действуя в личном качестве, смог даже переступить через голову государственных институтов Бельгии и добиться на Берлинской конференции по Африке в 1884 году гарантии того, что гигантское Свободное государство Конго станет его частной колонией.
Часто утверждается, что высокий империализм был прямым следствием индустриализации, однако все не так просто. За исключением Африки, наибольшая территориальная экспансия происходила до индустриализации той или иной имперской державы: царская империя в Сибири, на Черном море, в степях и на Кавказе, экспансия Цинов в Средней Азии, завоевание Британией Индии. Индия стала важным рынком сбыта для британской промышленности после ее завоевания. Точно так же Малайя не была постепенно поставлена под британский контроль, чтобы открыть доступ к каучуку; ее значение как поставщика вскоре после этого - это уже другая история. Правда, были и косвенные связи, например, продажа американцами хлопчатобумажной промышленности Ланкашира приносила мексиканское серебро, которое помогало финансировать индийские завоевания лорда Уэлсли. Индустриализация не обязательно толкает страны к империалистической политике. Если бы промышленный потенциал напрямую трансформировался в международную мощь, то Бельгия, Саксония и Швейцария к 1860 году были бы агрессивными великими державами. Охота за сырьем и "защищенными государством" рынками сбыта - надежда, которая неоднократно разочаровывала, - иногда была немаловажным мотивом; определенную роль она сыграла, например, во Франции. Но только в ХХ веке контроль над иностранными ресурсами стал рассматриваться правительствами как национальная задача первостепенной важности. Нефть стала главным толчком к этой стратегической модернизации сырьевых ресурсов, начавшейся в годы, предшествовавшие Первой мировой войне. До этого времени как добыча ресурсов, так и прямые капиталовложения были делом частных фирм, хотя они могли быть уверены в беспрецедентной по своим масштабам государственной поддержке. Империалистическая политика второй эпохи мирового империализма в значительной степени сводилась к получению выгодных концессий на плантации, лесозаготовки, горнодобывающую промышленность, железные дороги и каналы для частных европейских деловых кругов. В последней трети XIX века повсеместно наблюдалась общая перестройка мировой экономики. Глобализация экономики не была прямым результатом государственной политики, но находилась в двусторонней связи с ней. Сырьевые ресурсы больше не воровались, а приобретались посредством сочетания систем добычи (например, плантаций) и коммерческих стимулов. Менялся и "набор механизмов соблюдения", в том числе в зависимости от типа колонии.