Трансформация мира. История XIX века

Впечатляющий взлет некоторых американских университетов занял бы гораздо больше времени, если бы они не смогли извлечь выгоду из экономического бума последней четверти века. Со времен Джона Гарварда и Элиху Йеля они зависели от частных пожертвований и фондов, но примерно с 1850 года состоятельные люди стали проявлять все большую готовность оказывать филантропическую поддержку академическому миру . После 1880 г., по мере того как делались большие американские состояния, спонсоры стремились увековечить память о них в названии университетов: если, например, Джон Д. Рокфеллер анонимно вносил средства в Колумбийский университет, то теперь многие учебные заведения носят имена железнодорожных, табачных или сталелитейных баронов. Нередко за этим стояли и религиозные мотивы. Новые здания университетов строились в едином неоготическом стиле, иногда, как в Пало-Альто по желанию семьи Стэнфорд, в соответствии со средиземноморским вкусом. Старые американские колледжи были маленькими и простыми, и по своей архитектуре тоже. Теперь требовались большие пространства для размещения новых библиотек, лабораторий и спортивных сооружений. В большей степени, чем в Европе, гражданская гордость зажиточных слоев населения нашла свое выражение в великолепных университетских зданиях, которые стали архитектурной изюминкой даже такого большого города, как Чикаго. Немецкое влияние проявилось в амбициозной ориентации на исследования, распределении предметов и факультетов, но государственное планирование, руководство и финансирование, необходимые для немецкой модели, были присущи лишь меньшинству университетов государственного сектора. Быстро растущие ведущие университеты создавали собственную внутреннюю бюрократию; профессора, хотя и пользовались все более высоким общественным уважением, рассматривались как наемные работники, подлежащие управлению. Президенты университетов все чаще рассматривали себя как предпринимателей. Среди администраторов и тех, кто занимался преподаванием и обучением, гордость за учебное заведение сочеталась с холодным, ориентированным на рынок видением образования и науки. Все это делало американские исследовательские университеты конца XIX века несомненно оригинальным явлением по ту сторону Атлантики.

 

Япония: Полуимпорт немецкой модели

По сравнению с США японские университеты накануне Первой мировой войны были еще слабо развиты. Все науки, считающиеся современными, имели место в Токийском или одном из других императорских университетов, но такого щедрого финансирования, какое получали американские и некоторые немецкие университеты, не было. Наиболее щедрой поддержкой пользовались два факультета - медицинский и инженерный, где первые успехи Японии привлекли внимание за рубежом. В других сферах зависимость от Запада была еще настолько сильна, что преподавание не выходило за рамки повторения хрестоматийных знаний. Тем временем сотни и тысячи японцев уезжали учиться в Европу и США, а те, кто возвращался, чтобы занять ответственный научный пост, до поры до времени во всем подражали своим западным учителям. Западные консультанты и преподаватели и раньше играли большую роль в становлении некоторых факультетов, но в конце периода Мэйдзи эта роль постепенно снизилась. Всего было привлечено около восьми тысяч таких специалистов, давших решающий импульс не только в естественных науках или медицине, но и в юриспруденции или истории. Поскольку систематический набор за рубежом был невозможен, а карьера в Японии, несмотря на достаточно высокую зарплату, была мечтой жизни далеко не каждого, многое зависело от удачи и случая. Пример современной историографии, созданной берлинским ученым Людвигом Рисом, показывает пределы этого переноса. Академики в Японии приняли позитивистскую критику источников немецкой исторической школы (что хорошо вписывалось в национальные традиции текстовой критики, зародившиеся в Китае), но не ее философскую программу и литературные приемы. Они также не могли претендовать на ту популярность в обществе, которой пользовались немецкие мастера Риса. Историография оставалась узкоспециальной и не решалась оспаривать новые национальные мифы режима Мэйдзи, например, его фиктивную имперскую генеалогию. В отличие от восхитительного немецкого примера, история не стала ведущей дисциплиной ни в гуманитарных науках, ни среди образованных представителей среднего класса.