Трансгрессия в моде. От нарушения к норме

Роскошные ткани и отделка, будучи знаком высокого социального положения, являлись объектом желания уже в силу самого запрета. «Объект становится желанным только в случае запрета», – пишет В. А. Мазин, комментируя Ж. Лакана, в основе концепции желания которого лежит стремление признания со стороны Другого. Оно, в свою очередь, находит символическое выражение в языке, придавая желанию материальную форму (Мазин 2004: 51). Как полагает Ж. Лакан, «субъект живет в мире символа, т. е. в мире говорящих других. Вот почему его желание может быть опосредовано и признано. Иначе вся человеческая деятельность исчерпывалась бы беспредельным стремлением к уничтожению другого как такового»[25] (Лакан 1998: 227). В некоторых аспектах подобная трактовка желания может быть приложима к феномену моды в придворном обществе, где одежда символически выражала желание признания со стороны монарха. Постепенно в придворном обществе индивидуальные знаки отличия обезличивались и политическое тело государства приобретало большую степень правомочности над физическим телом короля, а личный характер общественных отношений служения вытеснялся бюрократическим аппаратом. Поэтому признание со стороны монарха, воплощенное в ливрейном одеянии, также приобретало обезличенный характер. Теперь служебное платье полагалось не конкретному человеку, как в феодальной системе, пронизанной личным характером общественных отношений, а должности, которую мог занять любой индивид. Появилась и новая тенденция: подражать одеяниям, чтобы репрезентировать, возможно, несуществующий социальный статус. Делалось это с помощью одежды, соответствующей конкретному месту в общественной иерархии. Модное платье превращалось в средство выражения желания быть признанным со стороны Другого, а не факт самого признания, как в ливрейной системе феодализма.

Новая семантика одежды, способствовавшая распространению моды за пределы ливрейной системы, обусловила возрастание числа сумптуарных законов, приходившихся в различных странах на период расцвета придворного общества: в Италии наибольшее количество таких постановлений принято в XV веке, в Испании и Англии – в XVI веке, во Франции, Венеции и Флоренции – в XVII веке (Hunt 1996: 29). В этот период сумптуарные законы становились инструментом сохранения социальных различий и перестали функционировать в качестве морально-этических директив или экономических мер. Эти изменения можно рассматривать как «выражение кризиса старого порядка, как попытку дворянства удержать социальную позицию и связанные с ней преимущества, которые становятся все более эфемерными» (Ibid.: 150). Таким образом, по мнению А. Ханта, сумптуарные законы в большинстве стран получили распространение именно в связи с потребностью дворянства сохранить свое исторически обусловленное привилегированное право на демонстрацию более роскошных облачений по сравнению с другими сословиями, особенно с буржуазией. Приобретая все более устойчивое финансовое положение, буржуазия в то же время была скована существовавшим со времени Средневековья установленным порядком репрезентации, который соответствовал тому или иному сословию. Поэтому она не имела права заявлять о своих финансовых возможностях через одежду. Известно, что в XV веке во Франции дамы из среды буржуазии имели право демонстрировать свои драгоценности, наряды и другие предметы роскоши, будучи лишь в положении, то есть в ситуации невозможности появления в свете, в связи с чем было негласным правилом устраивать бесконечные приемы гостей и родственников дома, где беременная дама могла предстать во всем блеске и великолепии, какое она только могла себе позволить (Quicherat 1877: 312). Таким образом, частное пространство являлось единственно возможным для демонстрации буржуазией ее финансовых возможностей. В местах публичной репрезентации (город или двор) границы вестиментарного выражения определялись сумптуарными законами, исторически закрепляющими именно за дворянством право на высшую степень сарториального расточительства.