Трансгрессия в моде. От нарушения к норме

Согласно Ю. Хабермасу, именно внутренняя частная сфера связана с женщинами. Коммерческая культура, активно развивавшаяся с XVIII века (Kwass 2003; McKendrick 1982), также преимущественно была рассчитана на женщину как основного потребителя, «чей ум и чувственная организация делали ее идеально подходящей для потребления, особенно пассивность делала женщину крайне восприимчивой к тому, чтобы быть захваченной впечатлением от приятных и легкомысленных изделий» (Jones 1994: 963). Уже в 1700 году большинство из них, от домашних служанок до благородных дам, тратили на одежду в два раза больше средств, чем их мужья, а после 1750 года стоимость гардероба представительниц всех классов возросла в пять-десять раз по сравнению с мужским (Jones 1994: 948; Roche 1987).

Салонная культура как институциональная база Республики писем произрастала из другого рода частной сферы, определяемой через противопоставление государственной власти и двора, который ее воплощал (Goodman 1989: 329). Дамы, в придворной жизни не участвовавшие, организовывали салоны как альтернативную форму досуга, что позволяет отнести их к проявлениям частной жизни общества. По мнению Д. Гудман, первые салоны, будучи одной из форм времяпрепровождения того же аристократического общества, только за пределами двора, представляли скорее одну из форм досуга, нежели поле развития критической мысли (Ibid.: 338).

Ю. Хабермас в отношении Отеля мадам де Рамбуйе[30] отмечает, что салоны XVII века продолжали основываться на все той же «учтивости» (honnitete), царившей при европейских дворах (Хабермас 2017: 82). Тем не менее салон XVII века заложил основы, способствовавшие его функционированию в XVIII веке как институциональной базы Республики писем.

Становление салонов как центров словесной культуры постепенно переносило акцент с господствовавшей при дворе визуальной репрезентации личности на словесную. Речь, остроумие, выказывавшие тонкость и глубину ума, талант становились «входным билетом» в мир формировавшихся в салонах элит. «Как отмечала Х. Арендт, „салоны стали местом встреч для тех, кто учился представлять себя через разговор… здесь буржуа учился показывать себя“» (цит. по: Успенская 2002). Словесные портреты, пик популярности которых приходится на начало и середину 1600-х годов (Неклюдова 2008: 206–209), как раз выражали процесс становления слова в качестве нового средства идентичности. Посредством описания внешних черт облика и характера индивида осуществлялась «транскрипция» господствующего в аристократической культуре визуального кода и перевод его в код словесный. В салоне мадам де Рамбуйе даже стремились реформировать французский язык, который полагали грубым. Поэтому наиболее почетными гостями, как указывает В. И. Успенская, признавались члены Французской академии, получавшие в стенах салона полную поддержку своей работы по реконструкции языка. Тем не менее салонная культура в XVII веке еще не сформировала обособленного от придворного общества пространства, являясь медиатором между буржуазной сферой и двором и подготавливая кадры новой аристократии, или, другими словами, «дворянства мантии».

Описывая салон мадам де Рамбуйе, Э. Мань указывает на то, что «после 1627 года во дворце стали принимать нескольких молодых людей, отличавшихся острым языком и элегантно-фривольным пером. Среди них можно назвать Антуана де Грамона, графа де Гиша, который впоследствии станет маршалом Франции; Антуана Годо – мелкого буржуа, уродливого коротышку, ставшего потом, по назначению кардинала Ришелье, епископом; Симона Арно и Пьера-Изаака д’Арно де Корбевиля – офицеров карабинерского полка. Эта четверка пустоватых и ветреных юнцов, отдававших все свое время какой угодно ерунде и любовным интрижкам, непрерывно сыпала остротами: они неустанно хохотали сами и вызывали радостный смех вокруг» (Мань 2002: 260). Данное описание обнаруживает иную ипостась салонов XVII века, существовавших и как средство экспансии аристократического этоса среди поднимающейся буржуазии, и как альтернативная придворному обществу форма досуга. Развлечение и приятное времяпрепровождение стали основным поводом для собраний в салоне, где ценность владения словом выступала пока еще не средством критической аргументации, а инструментом ведения беседы. Салонные беседы основывались не на строгом этикете, свойственном придворному пространству, а на проявлении индивидуальности через слово: именно тогда она делала первые шаги через остроты, которые своей новизной приводили в восторг придворную публику.