Трансгрессия в моде. От нарушения к норме

Вследствие исключения женщин из социально-политической сферы по Конституции 1791 года, лишившей их каких-либо политических прав, потребление представляло собой единственно приемлемую для женщин деятельность в общественном поле (Breward 1994). Таким образом, именно в процессе потребления модный субъект в лице женщин конструировал социальную идентичность, которая продолжала сводиться к телесным границам. Как отмечает У. Эко, женщины стали рабами моды потому, что их одежды принуждали к жизни во внешнем, то есть их идентичность полностью сводилась к границам тела (Eco 1986). Тело модного субъекта, то есть женщины, продолжило функционировать в качестве стенда для знаков отличия Другого как единственной возможности ее социальной видимости, осуществляемой уже не посредством служения, а в процессе потребления.

Так как мода в буржуазном обществе больше не являлась знаком трудовых отношений – служения, то причастность к знакам отличия Другого как основание для конструирования социальной идентичности носителей стала осуществляться в рамках потребления. Приобретение индивидуальных знаков отличия Другого, пришедшее на смену их выслуживанию, можно считать одним из проявлений буржуазной культуры, сделавшей производство и экономические отношения основанием общественных отношений. Как отмечает К. Касториадис, «буржуазия породила новое отношение к реальности: только то, что может быть рассчитано и внесено в расчетные книги, признавалось существующим, в ином случае этого просто не существовало» (Castoriadis 1993: 179).

Будучи формой выражения общественных отношений в рамках служения, мода изначально представляла собой нечто непроизводительное, общественно бесполезное, остаток трудовых отношений, который не мог быть к ним редуцирован, при этом придавал этим отношениям смысл социального статуса и возможной индивидуализации внешнего вида. Мода изначально представляла символическую надстройку над трудовой деятельностью. Поэтому перестав выражать отношения служения (трудовые отношения), она стала определяться в экономических терминах потребления. Освобождение от социальной обусловленности коннотаций превратило моду в сферу господства индивидуального вкуса. Несмотря на то что в буржуазном обществе мода из формы репрезентации социальной структуры общества стала неотъемлемой составляющей коммерческой культуры потребления, неизменным осталось отношение к телу, конституируемое ею в западноевропейском обществе. Как в рамках трудовых отношений служащий (раб) отчуждал свою идентичность в пользу Другого, лишаясь права на распоряжение собственным телом, так же и модный субъект, потребляя, оказывался отчужден от собственного тела, поскольку предоставлял его для господствующих означающих, приобретаемых в процессе потребления. С точки зрения Ж. Бодрийяра, «если трудящийся заживо отторгнут от себя самого под знаком эксплуатации и принципа реальности, то женщина заживо отторгнута от себя и от своего тела под знаком красоты и принципа удовольствия!» (Бодрийяр 2000: 187).

В конструировании социальной идентичности модного субъекта не последнюю роль играет категория желания, способствующая увеличению товарооборота за счет «нехватки», которую оно культивирует. «Ведь объект желания – это всегда объект желания Другого, а само желание – это всегда желание Другой вещи, точнее, того, чего не хватает, а, объекта, который изначально утрачен и который <…> мы вечно обречены открывать заново» (Лакан 2002: 14). Объект а воплощает собой конституирующую субъективность потребителя, нехватку его социальной идентичности, его априорную неполноценность, которая и является причиной желания и беспрестанного потребления. В то же время он представляет собой отчужденную субъективную идентичность Другого, воплощенную в знаках отличия – лейбле. По мнению Ж. Лакана, объекты а можно встретить «на каждом углу и в каждой витрине, кишащей предметами, призванными вызвать у вас желание», потребляя которые субъект конституирует собственную идентичность (Лакан 2008: 204).