Почему пишут многие экономисты? Вероятно, потому, что экономика — это, в сущности, лишь одна из разновидностей психологии, и поэтому интерес к деньгам, к их движению, к их происхождению тоже как-то сближает писателя и экономиста. В своё время у Чуковского была блистательная статья «Некрасов и деньги». Некрасов — первый поэт, который сделал финансы одной из главных своих лирических тем; финансы и романсы в каком-то смысле для него тождественны.
Я думаю, что и Улюкаев, и Сабуров, который некоторое время был выдающимся экономистом и впоследствии крупным функционером в Крыму, — они все как-то тянутся к сочинительству по понятной причине. Деньги — ведь это тоже как бы лирическая тема. Деньги таинственны, деньги ведут себя непредсказуемо. И есть какое-то поэтическое волнение, согласитесь, всегда, когда видишь много денег.
Мне бы, ещё раз повторюсь, глумиться над случаем Улюкаева не хотелось. Во-первых, ни один арест вашего покорного слугу не радует. По делу/не по делу, виноваты сислибы/не виноваты, выстилались они под власть/боролись они с властью — арестовывать, на мой взгляд, особенно в русских сегодняшних условиях, не следует никого, даже если это такая сравнительно мягкая мера, как домашний арест.
Думаю ли я, что Улюкаев действительно виноват? Я не берусь об этом высказываться, потому что понятие виноватости сейчас предельно размыто и девальвировано. Мне представляется, что вопросов пока значительно больше, чем ответов. И в этой ситуации мне больше всего ненавистно злорадство. Эти крики о том, что «наконец-то Россия вырвалась из-под влияния Америки, и теперь Америка нам санкционировала свободное развитие, теперь мы с разрешения Америки можем делать всё что хотим», — мне кажется, что это как-то не очень суверенно, это какие-то несуверенные заявления.
Меня раздражает, когда первой строчкой в новостях идут слова: «Обама назвал Россию супердержавой». Подумаете какое событие! Возьмите с полки пирожок. Меня интересует, что говорят россияне о России, а не то, что говорит американский президент, в юрисдикции которого я не нахожусь. Его мнение мне, честно говоря, интересно в десятую очередь — при всём уважении к нему, как к писателю прежде всего.
Поэтому мне представляется, что история с Улюкаевым… Я об этом уже говорил сегодня в колонке на «Газете.ru», в «НАТЕ!». Мне кажется, что история с Улюкаевым действительно связана с выборами Трампа, но очень опосредованным образом. Когда Америка перестала быть врагом номер один, мы срочно нуждаемся в очередном враге. Приготовиться всем внутренним врагам! Репрессии пойдут по этой линии. Потому что мы не можем больше ненавидеть заокеанских воротил. Заокеанским воротилой у нас теперь будет любой. У нас теперь в ближайшее время на внешнем фронте грядут, вопреки Ремарку, довольно серьёзные перемены. На «западном фронте» у нас будут лучшие друзья. Возможно, в Австрии. Возможно, это будет Марин Ле Пен. В Британии уже, видите, они Brexit устроили, и это лучший подарок всем российским ура-патриотам самого кондового толка. Ну и Трамп теперь.
Америку уже теперь не поругаешь. «Честная трудовая Америка сделала свой выбор!» — пишут балаболы, которые в жизни своей палец о палец не ударили. Я хорошо лично знаю этих персонажей, точнее — знал. Ну и хорошо, ради бога, пожалуйста. Значит, нам нужен срочно враг. Этим врагом на какое-то время станут сислибы, а потом и просто все. То есть резкая переориентация на поиск внутреннего противника — вот и всё, по-моему, что происходит. Радоваться здесь, на мой взгляд, абсолютно нечему. В общем, Воронежу приготовиться — в соответствии с известным мемом.
«В одной из своих программ вы дали определение пошлости. Могли бы вы его повторить?»
Да, с удовольствием. Пошлость — это всё, что человек делает не для себя, а для чужого мнения; это любые потуги выглядеть как-то в соответствии с чуждыми критериями, то есть это неорганичное поведение. Вот так мне кажется.
«Однажды вы назвали страшным роман «Мадам Бовари». Но это ведь очень простая история. В чем её загадка и обаяние?»
Видите ли, «Мадам Бовари» — первый роман Флобера, написанный, как мне кажется, под прямым влиянием Тургенева (и вообще, мне кажется, Тургенев открыл западный роман) — это такая неочевидная история; это книга, в которой действительно важнее мотивы и подтексты, нежели напрямую высказанные авторские позиции. Да собственно, этих авторских позиций там и нет. История рассказана от лица человека, который наблюдает её вблизи от лица, одноклассника Шарля Бовари, что заявлено в первых строчках. И этот человек не может, разумеется, не позволяет себе делать никаких выводов; он честный провинциальный протоколист, хроникёр.